Ее короткая жизнь, с которой пересеклась наша, была подобна миражу. Теперь он рассеялся, оставив меня опустошенной, растерянной.
Я ни на мгновение не отдавала себе отчет, что этот мираж длился более десяти лет. Десять лет, когда Серт жил своей собственной жизнью, в то время как я только надеялась, ждала, любила — без него. Длинному сновидению, в котором увидела, как он ушел с прелестным ребенком, пришел конец. И я думала, что вновь обрету Серта, вновь увижу его сидящим в кресле напротив меня. Однако этого не случилось.
Сновидение не имеет времени. Невозможно узнать, сколько длился сон, в котором прожит целый роман, — двенадцать часов или несколько секунд. Но, во всяком случае, обычно пробуждаясь от настоящего сна, возвращаешься в привычный мир, и жизнь продолжается с той точки, на какой она остановилась: я была ребенком, который протирает веки, качает головой от удивления, таращит глаза, чтобы снова увидеть контуры своей спальни…
Итак, Серт был мужчиной под шестьдесят и он потерял свою жену…
Как поверить в реальность такого кошмара? Его жена, — ею всегда была я. Почему же его нет рядом со мной?
Да, он пришел. Очень нежный и по-прежнему являющийся центром жизни. Но он пришел повидать меня. Какой абсурд! Все еще существовало у него и у меня. Никогда, несмотря на то что он приходил каждый день из своего ателье, я не могла смириться, принять это…
Шли годы, жизнь доказала, что, возможно, он поступил правильно, оставив все, как было. Сколько раз, провожая меня после обеда вдвоем у «Максима», за которым мы увлеченно обсуждали какой-нибудь его проект или канделябры из горного хрусталя, он говорил: «Подумай, какими мы стали бы скучными, если бы превратились в старую супружескую чету, в домашних туфлях у камина!» Или по воскресеньям после завтрака у него, предлагая мне сигару, ставшую воскресной привычкой, он смеялся от всего сердца и говорил: «В сущности, мне весело только с тобой!»
Да, быть может, он прав. Но мысль о том, что я одна вернусь домой, куда он не придет ночью, мне всегда была ненавистна. Конечно, я хорошо знала, что на другой день он будет здесь. Но это не одно и то же. Для меня — человек, которого любишь, всегда живет под одной крышей с тобой. Я едва ли не предпочла бы не видеть его днем, но быть уверенной, что он проведет ночь в том же доме, где и я…
Смерть Руси оставила в нем глубокую пустоту, смешанную с тревогой, — следы религиозного воспитания сильно засели в его подсознании. Последние годы их супружества были омрачены гибелью брата, которого она обожала[311], ее болезнью, которую он старался не замечать почти до последних дней, и в конце концов потеря любимой женщины — все это жестоко потрясло его душу. Он сохранил своего рода культ Руси. Ненавидел все, что напоминало о смерти такого молодого существа. Мысль о смерти вообще была противна его натуре, против нее восставало его жизнелюбие. К счастью, работа помогла ему преодолеть этот кризис. Заказы сыпались. Талант и мастерство Серта действительно достигли своего расцвета. Он не покидал ателье и находил в усталости своего рода возможность бежать от навязчивых идей, владевших им в этот период его жизни.
Как раз в это время он начал огромную работу по новой отделке кафедрального собора в Виче. Это не только было главным созданием его жизни, но и сыграло в ней особую роль, так как он трижды принимался за него заново. Когда мы познакомились, Серт только что выставил первые панно, заказанные собором. Ему было тогда что-то около двадцати шести лет. Я не могу сказать, что мне очень понравился его первоначальный замысел — и Серт хорошо знал это, За долгие годы нашего супружества жизненный опыт должен был неизбежно обогатить его искусство и побудить заново начать работу, на которую ушли годы усилий. Серт принялся за нее со страстью и пылом, свойственными человеку, уверенному, что он достигнет своей цели.
Война в Испании уничтожила эту огромную работу: красные сожгли Вич.
Серта, в котором всегда бурлили новые замыслы, эта катастрофа привела к тому, что он в третий раз взялся за дело, убежденный, что выполнит его еще лучше! Таков был этот человек, достигший зенита карьеры, человек, которому предлагали миллион за миллионом за убранство дворцов и в котором, как считали многие современники, блестящий дилетантизм соединялся с огромным тщеславием. На самом деле в глубине души он терзался сомнением, неуверенностью, доходящими иногда до такого отчаяния, что он ставил под вопрос все свое творчество.
Мало кто знал эту черту человека, внешне казавшегося удовлетворенным, но который — сколько раз! — испытывал мучительную тоску, глядя на свое завершенное произведение.
Смерть Руси была для него моральным крушением. Только бьющий через край темперамент и вновь рождающаяся уверенность, что он может сделать что-то еще лучше, позволили Серту снова к концу жизни взяться за работу, с которой начинался его путь художника.
Разразилась война. Она, естественно, создавала непреодолимые препятствия для его затеи, так как в Париже он выполнял работу, которую надо было переслать в Мадрид. Но Серт признавал законы, какие сам себе устанавливал. Он не только не падал духом, напротив, трудности и катастрофы этих четырех лет стимулировали его и, возможно, увеличивали его ненасытное любопытство к жизни! Нет, он не был слеп или равнодушен к драмам, разыгрывавшимся перед его глазами. Напротив, помогал друзьям, оказывал услуги одновременно Франции и Испании, услуги, на которые никто другой был не в состоянии отважиться… Кисти продолжали приходить из Лондона, чистое золото — из Италии, холст — из Швейцарии, как будто никаких границ не существовало. Каковы бы ни были обстоятельства, лишения и угрозы, Серт продолжал работать. Разъезжал в огромных автомобилях, отправлялся, когда ему было нужно, в страны, где у него были дела, и приглашал друзей на роскошные обеды, к которым он их приучил. Серт являл своего рода чудо, вне времени и пространства. Уверена, что даже я не знаю, скольких он вытащил из тюрьмы, скольким помог избежать депортации или еще более страшной участи. Что касается тех, кто во время голода жил провизией, целыми грузовиками доставляемой из Испании, то они об этом не забыли!
Непрекращающиеся трудности, заботы и тревога, ставшие во время этой войны для всех каждодневными, незаметно приблизили его ко мне. Должна сказать, что благодаря Серту я не только не испытывала материальных лишений, но и не знала (он так хотел!), каких усилий ему стоило оградить меня от больших неприятностей.
Я родилась в Петербурге, мой развод не был оформлен во Франции, дипломатический паспорт, на который не имела права, я получила из любезности. Плюс ко всему — должна признаться — по всякому поводу опрометчиво говорила то, чего не следовало. Все это в годы оккупации могло привести к катастрофе, если бы Серт всякий раз не защищал меня. А я об этом и не догадывалась.
