Лица моряков были по-прежнему мрачны. Моя шутка не вызвала ни одной улыбки.
— Не забывайте, что торпеды попали в корму, а наши люди, как и мы с вами, находились в носовом трюме, — добавил я.
— Война с призраками в полном разгаре, — шепотом отрапортовал мне Паластров, с биноклем в руке стоявший на левом крыле капитанского мостика. Он не уходил отсюда с момента объявления тревоги.
— По каким мишеням бьют?
— Все время слежу… Сейчас обстреливают вот эту несчастную льдинку! Паластров протянул мне бинокль.
Мейер, казалось, несколько успокоился. Он прохаживался по мостику, поминутно прикладывая к глазам бинокль.
— Как вы думаете, мистер командер, откуда нам сейчас грозит опасность? произнес Мейер, глядя на мою орденскую планку.
— Подводная опасность почти миновала. Вы же видите, что делается, — я показал на кормовую часть горизонта, где водяные шапки, вздымавшиеся над местами разрывов глубинных бомб, создавали впечатление, будто море вдруг начало бурно кипеть.
— Это ничего не значит. Они только глушат рыбу. Если бы они умели бомбить! — капитан махнул рукой. — Вы знаете, что сообщили несколько минут назад?
— Кто сообщил?
— Начальник конвоя. Вернее, он наврал нам, а ему наврали те, кто преследует фашистские подводные лодки.
— Что же сообщили?
— Будто сегодня потопили шесть нацистских подводных лодок, — капитан еле заметно улыбнулся.
Неожиданно стрельба прекратилась, и капитан пришел в замешательство.
— Что случилось? — грозно крикнул он на бак.
— Пушки перегрелись! Нужен перерыв! — ответили артиллеристы.
— Эх, и болваны же! — возмутился Мейер. — Мистер командер, у вас артиллеристы тоже такие же болваны, как мой Уильям Одд? Сейчас самое ответственное время, надо стрелять, а у него перегрелись орудия…
Я пожал плечами.
— Почему вы думаете, что подводные лодки не потоплены? — Паластров затратил весь свой запас английских слов, чтобы спросить это.
— Что вы сказали? — Мейер не понял его. Микрофон ультракоротковолнового передатчика захрипел. Начальник конвоя объявил, что потоплены еще две нацистские подводные лодки.
— Мой коллега хочет знать, почему вы не верите в правильность этих сообщений, — пришел я на помощь Паластрову.
— Я просто не верю, что Гитлер имел так много подводных лодок. Мой корабль недавно начал ходить в конвоях, но за это время наши миноносцы объявили потопленными более двухсот подводных лодок. Это же фантазия!
От непрерывной стрельбы пушки стали накаляться и на других «Либерти». Транспорты один за другим прекращали огонь. Мейера это приводило в бешенство Он полагал, что подводная опасность не миновала и стрельба из пушек единственное надежное средство против нее.
Переубеждать его мы не собирались, да и вряд ли смогли бы это сделать. Он, видимо, никому и ничему не верил.
Однако капитану недолго пришлось сокрушаться. Орудия снова становились способными стрелять. Один за другим корабли вступали в «бой», и вскоре всеобщая стрельба возобновилась.
— «Волчьи стаи», мистер командер, боятся только шума. Когда мы стреляем, они думают, что мы их видим и преследуем. Они тогда отказываются от атак. А когда мы молчим, они топят нас, — философствовал Мейер, ободренный возобновившейся стрельбой.
«Волчьими стаями» именовались маневренные группы фашистских подводных лодок. Обычно они состояли из семи-девяти подводных лодок, управляемых одним командиром. Такие группы действовали по единому плану и причиняли большой урон союзникам.
К вечеру стрельба затихла. Ночь, которая в этих широтах в мае напоминает недолгие сумерки, прошла сравнительно спокойно. Правда, по ультракоротковолновой связи беспрерывно шли приказания и информации. Летчики, патрулировавшие в воздухе, сообщали данные о «волчьей стае», которая, по их словам, все время пыталась догнать наш конвой. Но лодки, будто бы загоняемые под воду самолетами прикрытия, не могли соревноваться с нами в скорости и постепенно отставали.
Утром, после очередной беседы с матросами и старшинами, я поднялся в штурманскую рубку. Капитан Мейер занимался прокладкой курса «волчьей стаи», пользуясь для этого данными летчиков и вымеряя расстояния от страшных «стай» до нашего конвоя.
— Неужели это та самая «стая», которая атаковала нас вчера? — спросил я.
— Та же самая, — со вздохом признался капитан, — все девять штук. Ни на одну не убавилось. Как видите, утопленники воскресли. Ваши коллеги живучи, не правда ли?
— Да. Моих товарищей и меня много раз объявляли утопленниками… Но, может быть, это другая «стая»?
— Та же самая, мистер командер. Если бы другая, она была бы впереди нас, а не сзади. И данные летчиков подтверждают…
В рубку вошел Чарли Лик. Он принес капитану стакан кофе. Лицо матроса украшали многочисленные синяки.
— Что с этим матросом? — спросил я у капитана, когда Чарли Лик вышел.
— Подрались, наверное, — спокойно ответил Мейер, отпивая кофе, — матросы всегда дерутся… Могли подраться с вашими матросами. Встреча с новыми людьми, с иностранцами… Почему бы не испробовать свои силы?
Я вспомнил разговор со Свиридовым. «Неужели они?.. Неужели побили?.. думал я, выходя из штурманской рубки. — Они, это они разукрасили американца». Я уже не сомневался в этом и решил наказать виновных.
На палубе я встретил Джона Бурна и с трудом узнал его. Правый глаз у него почти не был виден, нижняя губа распухла и кровоточила.
— Что с вами? — спросил я, ответив на приветствие матроса.
— Несчастный случай, — неохотно ответил Бурна.
— Что же это за случай?
— Упал с трапа, когда бежал по тревоге.
Американец явно говорил неправду. Придя в кубрик, я отозвал в сторону Каркоцкого и Свиридова. Оказывается, они ничего не слышали о драке.
— Нет ли среди наших людей изувеченных? — допытывался я.
— Разве только Заде… — замялся Свиридов. — У него, по-моему, что-то с рукою.
Заде — это была кличка матроса Алымова из экипажа эскадренного миноносца.
— Позовите его сюда.
Алымов не спеша подошел ко мне. На круглом скуластом и мужественном лице матроса было написано смущение.
— Дрались с американцами? — в упор спросил я Алымова.
— Нет, не дрался! — решительно ответил матрос и опустил глаза.
— Вижу, что вы провинились. Расскажите, что у вас было, не заставляйте меня повторять вопрос! — не удалось мне скрыть нервозность.
— Мы не дрались, — пробормотал матрос, — мы боксом занимались, а вышло, что как бы подрались.
— И это вы называете боксом? Ведь люди до безобразия избиты!
