— Бурна меня оскорбил: говорит, что я из колонии. Узбекистан назвал колонией, — решительно начал Алымов свой рассказ. — Я ему говорю: я бы тебя избил за это, но у нас драться нельзя. А он отвечает: «Давай на бокс. Ты меня не одолеешь.» Одолею, говорю. И мы начали…
— Ну, а у Чарли почему синяки?
— Когда я начал одолевать Бурна, Чарли пришел ему на помощь. Я ему тоже… отвесил пару раз…
— Какой же это бокс! Вы дрались, а не боролись, — вмешался Каркоцкий.
— Они говорят: это борьба такая у них… Объявили меня победителем и просили никому не рассказывать, что я их побил… Вот я и… молчал.
Собрав матросов и старшин, я предупредил всех, чтобы впредь никто не терял головы и не поддавался ни на какие провокации.
Чувствовалось, что старшины и матросы осуждают поведение Алымова, но так или иначе матрос стал героем дня. Очень уж надоели всем эти два типа, не то специально приставленные к нам, не то неисправимые бродяги и хулиганы.
— Мистер командер, русского сигнальщика вызывают на капитанский мостик! доложил вдруг выросший как из-под земли американский матрос.
Я захватил с собой Фомагина и побежал наверх. С соседнего транспорта передавалась на русском языке светограмма, адресованная всем начальникам эшелонов в конвое Она гласила: «Транспорт „Вильям Эстейер“ торпедирован фашистской подводной лодкой и затонул. Люди спасены и взяты на борт эскадренного миноносца, за исключением погибших восьми человек из состава экипажа транспорта и одиннадцати советских матросов, старшин и офицеров: Майорова, Викторова, Климова, Дургелюка, Вашадзе, Сафронова, Кузенко, Смолянцева, Иашвили, Клименко, Титова. При спасении людей отличились матросы и старшины: Поедайло и Иванюк…»
Светограмма была подписана командиром нашего будущего дивизиона капитаном первого ранга Трипольским.
Текст светограммы я тут же прочитал в кубрике. На потопленном транспорте не могло не быть жертв. Слишком скученно были размещены наши люди. Но каждый надеялся на чудо. И хотя общие потери были относительно невелики, сообщение о гибели наших боевых друзей болью отозвалось в наших сердцах.
Паластров метался по каюте, остро переживая гибель своего лучшего друга капитан-лейтенанта Майорова, с которым он учился в военно-морском училище, служил на флоте и одновременно был командирован в Англию.
Не в состоянии утешить капитан-лейтенанта, я попытался отвлечь его разговором.
— Наш комдив Трипольский еще в белофинскую кампанию получил звание Героя Советского Союза. Человек он, бесспорно, большой отваги и смелости. Но это общие слова. Ты же служил с ним. на Севере. Может, расскажешь что-нибудь о нем?
— Что же сказать о нем? Начал он службу простым водолазом. Окончил морское училище, получил офицерское звание. Командовал подводной лодкой «Б-1», которая была затоплена во время революции, а позже была поднята Эпроном. Трипольский чуткий товарищ и хороший офицер.
— И сегодня он проявил себя очень заботливым, — заметил я. — Нашел способ сообщить о результатах катастрофы. Хоть и горько слышать о гибели друзей, но лучше знать правду, чем гадать…
Паластров кивнул головой в знак согласия со мной и снова заходил по каюте.
— Меня удивляет… — медленно произнес он. — Ведь известно, что район Медвежьего опасен, здесь почти всегда фашистские лодки атакуют союзные конвои, топят корабли. Казалось бы, надо принять меры и либо обходить этот район, либо выкурить отсюда фашистов. Но ничего не делается.
— Даже мы, черноморцы, и то слышали об этом районе. Ведь «Скумбрия» Бондаревича потопила фашистскую лодку где-то здесь, не правда ли?
— Нет, это было не здесь, — сказал Паластров.
— А не знаешь ли ты подробностей?
— До вас разве не дошли отчетные документы?
— Нет. Точнее, пришли, но перед самым нашим откомандированием с флота.
Паластров присел на стул рядом с моей койкой и стал рассказывать. Я вслушивался в его глуховатый голое, и передо мной вставала картина гибели вражеской подводной лодки.
Дело было так…
«Скумбрия» держала курс на боевую позицию у берегов противника. Дул восьмибалльный норд-ост. Шел дождь, то и дело переходивший в ледяную крупу. Видимость была исключительно плохая.
В девятом часу утра на мостик поднялся командир корабля капитан-лейтенант Иосиф Бондаревич. Едва он перешагнул через комингс верхнего рубочного люка, как его окатило волной. Пока он вытирал лицо, вахтенный офицер коротко доложил обстановку.
Согласно показаниям приборов по направлению 260 градусов находится неизвестное судно. Визуальное наблюдение в этом направлении усилено.
Командир выслушал доклад, взял предложенный вахтенным офицером бинокль и стал наблюдать за неприветливым морем.
Вскоре сквозь дождь и морские брызги он различил неясные контуры низкобортного судна, шедшего контркурсом на небольшой скорости.
Одновременно сигнальщик доложил, что по левому борту он видит судно, похожее на самоходную баржу. Однако капитан-лейтенант знал, что в этом районе не может быть никаких барж. Всматриваясь в обнаруженное судно, он склонен был принять его за катер, но затем решил, что это подводная лодка. Но чья? Своя или вражеская?
Уже несколько дней в базе ждали подводную лодку, которой командовал большой друг Бондаревича Момонт Мелкадзе. Не она ли возвращается домой?
Неизвестный подводный корабль, видимо, также заметил «Скумбрию» и изменил курс. Что это за маневр? Подготовка к атаке или обычное желание уклониться от встречи со своими кораблями?
Бондаревич приказал сыграть боевую тревогу. Гидроакустикам было приказано запросить неизвестный корабль, кто он.
«Скумбрия» вышла на коммуникации противника с заданием топить фашистские транспорты, уничтожение подводных лодок не входило в ее задачу. Поэтому Бондаревич, приказав уйти под воду, начал маневрировать, уклоняясь от встречи с неизвестным кораблем.
— Лодка погрузилась и идет на сближение с нами, — доложил командиру гидроакустик, — курсовой сто три левого борта. На наши запросы не отвечает…
— Право руля! На глубину! — скомандовал Бондаревич.
— Думаю, гидроакустикам надо еще раз запросить лодку. Может быть, это все же «Камбала», — сказал подошедший к командиру корабля комиссар.
— Пусть запрашивают, — ответил Бондаревич.
— Товарищ командир, — крикнул гидроакустик, просунувшись в отсечную дверь, — по корме на нас идут торпеды!
— Не попадут, — ответил ему Бондаревич, взглянув на растерявшегося рулевого-горизонталыцика, — торпеды, выпущенные сзади, — плохие торпеды!
