Интересно сравнить историческое развитие России и Франции. Кропоткин находит сходство между, например, Людовиком XI и Иваном Грозным в их борьбе с местничеством за централизацию власти. У Петра I и Людовикa XIV тоже много общего - оба укрепляли самодержавие. Александр II в какой-то мере шел к своим реформам тем же путем, что и Людовик XVI… И, пожалуй, путь исторического развития двух стран одинаково усеян жертвами, во Франции их, возможно, даже больше.
Чтение побуждало к творчеству, к обобщениям. Но чернил и бумаги не было. И Кропоткин стал в уме составлять популярные очерки из русской истории для народа. Совершая свои ежедневные переходы по камере в семь верст, он сочинял эти очерки, повторяя их про себя много раз. И это как-то спасало от отчаяния.
Тем временем, узнав об аресте брата, из Цюриха, где у него вполне благополучно складывалась жизнь, приехал Александр. Он бросил все и примчался в Россию, которую покинул, как ему казалось, навсегда. С огромным трудом он добился свидания с Петром, когда миновало уже шесть месяцев заключения.
Однажды Петру сказали, что его ведут в Третье отделение. Зачем? На допрос? Но там оказался Саша, с которым не виделись уже два года. При разговоре братьев присутствовали двое жандармов, и мало что можно было сказать друг другу. Когда прощались, Александр пообещал добиться для брата разрешения писать в камере.
Через месяц после ареста П. П. Семенов (Тян-Шанский) направил столоначальнику III Отделения Э. Я. Фуксу письмо:
«…Я как вице-председатель Императорского Географического общества имею честь уведомить Вас… что разрешение князю Кропоткину покончить отчет по экспедиции, совершенной им в Финляндию по поручению Общества, было бы крайне желательно в видах научной пользы»*.
Не сразу, но разрешение было дано. 1 сентября, когда шел уже шестой месяц заключения, Ф. Р. Остен-Сакен пишет П. П. Семенову: «Вашему превосходительству, может быть, уже известно о печальной участи, постигшей П. А. Кропоткина. Он арестован и содержится в секрете. Между тем у него находится много книг и ученых материалов, в том числе рукопись о результатах поездки в Финляндию, принадлежащих по праву Географическому обществу…»1
1 ЦГАДА, ф. 1385, оп. 1, ед. хр. 1535.
Еще раньше, 24 сентября, состоялось заседание Совета Географического общества. Первое, о чем было доложено,- телеграмма от начальника австро-венгерской полярной экспедиции Юлиуса Пайера о благополучном прибытии в норвежский порт Варде. Австрийцы отсутствовали больше двух лет, ледовый дрейф казался бесконечным, но «счастливый случай», как писал сам Пайер, подарил австрийцам открытие архипелага, названного Землей Франца«Иосифа. Это как раз та земля, о возможности открытия которой говорил в своем докладе о проект полярной экспедиции Кропоткин, ссылаясь на расчет Н. Шиллинга. Но сам он нескоро узнает, что сбылось его предвидение.
А на этом же самом Совете Общества географов Петр Петрович Семенов вспомнил о Кропоткине, которому, как он осторожно выразился «обстоятельства помешали осуществить свои предположения».
Теперь каждый день заключенному в камере N 52 выдавалось по нескольку листов бумаги, перо и карандаши - но только «до солнечного заката», зимой это означало - до трех часов дня, летом - до пяти. «Итак, я мог снова работать. Трудно было выразить, какое облегчение я почувствовал, когда снова смог писать. Я согласился бы жить всю жизнь на хлебе и воде, в самом сыром подвале, только бы иметь возможность работать» 1.
1 Записки, С.
Когда уносили перья и карандаши, можно было читать при свете керосиновой лампы: книги по истории, отчеты полярных путешествий, ежеквартальник Лондонского географического общества и древние русские летописи «Жития святых…» Все это было прочитано неоднократно. И множество романов. С особым удовольствием читал он Диккенса.
За книгами и работой можно было на время забываться. Но атмосфера камеры с резкими контрастами температуры, то сырая, то угарная, делала свое губительное дело - здоровье разрушалось изо дня в день. Страшно мучил ревматизм, нажитый в осенних плаваниях по Амуру… К нему добавились начавшиеся болезненные процессы в легких и кишечнике.
21 декабря, в день именин - в Петров день - пришел на свидание вместе с сестрой Еленой Саша. Говорили о том, что он будет читать корректуру книги «Исследования о ледниковом периоде», печатаемой в типографии М. Стасюлевича, и вскоре напишет об этом в письме. Но письма не последовала. А через неделю пришла записка И. С. Полякова, сообщившая, что читать корректуру будет он, а не Александр. Стало ясно: случилось то, чего следовало ждать - брат арестован. Много позже Кропоткин узнал, что причиной ареста было письмо Саши к П. Л. Лаврову, перехваченное жандармами. Не такой уж серьезный повод для жестокой расправы, которую учинили над Александром Кропоткиным, - без суда и следствия его бессрочно выслали в Минусинск. Он поехал в кибитке под охраной жандармов. За ним последовала жена, похоронив ребенка, с которым отцу не разрешили даже проститься. Когда через год двоюродный брат Кропоткиных Дмитрий (харьковский генерал-губернатор) лично вручил царю прошение по поводу вопиющего произвола, Александр II ответил: «Пусть посидит!»
И. С. Поляков подготовил всю рукопись к печати (более 700 страниц с приложением рисунков и карт). Она отпечатана в типографии М. Стасюлевича, но на продажу ее в России положен запрет. Кропоткин увидит свою книгу через два года в Лондоне.
Еще не раз вызывали Кропоткина на допрос, но он по-прежнему отказывался давать показания следователю. Однажды его камеру посетил брат царя великий князь Николай Николаевич. Но склонить Кропоткина к откровенности не удалось и ему.
В конце второй зимы у Кропоткина появились явные признаки цынги: «совсем как на «арктической зимовке», - вспомнил он свой проект северной экспедиции.
С каждым днем состояние ухудшалось. Его перевели из каземата Петропавловской крепости в только что построенный по новейшим правилам тюремной архитектуры Дом предварительного заключения. Здесь условия были, получше. Перестукиваться с другими заключенными можно было целыми днями. Одному своему молодому соседу Кропоткин «простучал» за неделю всю историю Парижской Коммуны. Но здоровье продолжало ухудшаться. После ледяного каземата крепости он оказался в тесной и душной камере, где о семиверстных «походах» уже не могло быть речи. Кровоточили десны, выпадали зубы, желудок отказывался переваривать пищу, хоть и получено было разрешение на доставку еды из дома. Силы быстро оставляли его.
