Сейчас он дорисует льва у подножия лестницы, ведущей в центральный зал, и отправится на Кайзерплац. Но что это? Около беломраморного льва возникла нелепая – явно неарийская! – фигура невысокого человека в тяжелом драповом пальто с желтым дорожным саквояжем у ног. Он удивленно озирался по сторонам, явно выискивая кого-то взглядом. Черные волосы, черные усы выдавали в нем турка или албанца. Адольф глянул на вокзальные часы и несколько удивился – только что пришел поезд из Варшавы, оттуда турки вроде не приезжают.
«Господи, в кого ты превратил блестящую Вену, – прошептал художник, пряча в коробку карандаши. – Каждой твари по паре. Семь пар чистых и семь пар нечистых. Точнее, в основном, нечистых»… И словно в унисон библейским рассуждениям молодого художника на колокольне кафедрального собора ударил колокол. «Пора идти», – сказал себе Адольф.
Иосиф Джугашвили тоже не считал себя верующим. Более того, с религией он расстался больно – его отчислили с последнего курса Тбилисской духовной семинарии за участие в подрывных террористических организациях. Но и он вздрогнул после удара большого колокола. Надо было действовать. Надежды на то, что милейший Коля Бухарин или высокомерный Лев Давидович придут и заберут его с этой стылой площади, растаяли, несмотря на мороз.
«Пора идти», – сказал себе Иосиф. Он вытащил из кармана пальто открытку с изображением гостиницы, в которой жили товарищи по партии, и всмотрелся в латинские буквы: «Hotel La Scala».
Теперь надо было выяснить, как добраться до этого отеля, и он решил спросить дорогу у молодого художника, единственного остававшегося неподвижным человека в круговерти привокзальной площади. Был, правда, еще один неподвижный человек – полицейский, но внутренний голос подсказывал, что с полицейскими ему лучше не связываться, и был прав, поскольку после ограбления банка все террористы, участвовавшие в ограблении, находились в розыске.
Художник понравился Кобе: горящий взор, модное пальто с бархатным воротничком, мольберт, предполагали воспитанность и интеллигентность. Он подошел к напрягшемуся молодому человеку, и что-то в горящем взоре не понравилось ему, тем не менее, Иосиф протянул молодому художнику открытку и, глянув на нее, спросил: «Отель «Сакля»… где?»
Реакция художника озадачила гостя из России – тот вдруг оттолкнул приезжего и фальцетом закричал: «Швайнхунде! Цурюк!»
Коба потемнел лицом, но усилием воли заставил себя сдержаться, тем более что полицейский, видевший эту сцену с самого начала, уже приближался к ним.
Иосиф напустил на себя по мере возможности вид потерявшегося провинциала (а сделать это было несложно даже без ухищрений), протянул полицейскому карточку: «Отель «Сакля». И тотчас вспыхнул от стыда: «Какая сакля! Идиот!»
Блюститель порядка, строго рыкнувший на надоевшего уже ему бродячего художника, взял открытку в руки и прочитал: «Отель «Ла Скала»? Айн момент». И поднял призывно руку. И действительно, в один момент около него остановилась извозчичья пролетка, и, усаживаясь в нее, Коба вдруг улыбнулся: совсем другие – тифлисские – ассоциации возникли при виде городового и пролетки, но он вежливо пробормотал: «Данке!», и извозчик хлестнул коней. Краем глаза российский гость видел, как полицейский что-то внушает художнику, и через минуту забыл об этом глупом инциденте.
Впрочем, нет, вечером, в компании объявившихся Троцкого и Бухарина, он еще раз вспомнил о случайной встрече и спросил у Троцкого, что значит «Швайнхунде». Лев Давидович приподнял бровь и с усмешкой сказал: «Швайнхунде – это, как бы точнее перевести… собачья свинья. Точнее так: свиной пес. Свиной пес, товарищ Джугашвили». И захохотал. От души смеялся и Коля Бухарин, которого Ленин опрометчиво назвал «любимцем партии». Среди них троих только Бухарин был русским, но и он забыл в тот день русскую пословицу: «Смеется тот, кто смеется последним».
Такая вот маленькая история случилась в январе 1913 года в Вене.
В феврале 1913 года Иосиф Джугашвили отбыл в Краков с практически готовой статьей «Марксизм и национальный вопрос», которая послужила ленинской партии в деле борьбы за торжество ее идей во всем мире.
В том же феврале с того же вокзала Адольф Гитлер отбыл в Мюнхен служить делу объединения великой германской расы во имя ее торжества во всем мире.
Во всем мире. На меньшее они не были согласны.
Швайнхунде, господа, швайнхунде!
Яковлев одним духом прочитал рассказ и покрылся холодным потом. Ясно, что в легальной немецкой типографии эта газета не могла быть напечатана. Стало быть, это провокация – кто-то подбросил этот листок в номер к руководителю советской делегации с далеко идущими целями. Что же делать? Получалось, что и в мусорную корзину бросать нельзя. Завтра корреспонденты узнают про то, что советский замнаркома изучает историю встречи двух вождей.
Александр Сергеевич осторожно сложил газету, сунул ее во внутренний карман пиджака и с тяжелым сердцем лег спать. Утром с головной болью он подошел к пиджаку, висевшему на стуле. Газета была на месте. С утра за советскими приехали машины и все отправились на аэродром. При первом же удобном случае Александр Сергеевич отправился в туалет и, разорвав на мелкие кусочки тонкие газетные листы, бросил их в унитаз, дважды спустив воду. И только когда последний квадратик исчез в пенном водовороте, облегченно вздохнул.
На следующий день он отбывал в Москву, но тревога не оставляла его. И не зря. На сей раз таможенники, которые обычно относились с пиететом к правительственным комиссиям, просмотрели багаж Яковлева с особой тщательностью. Спутники его недоуменно переглядывались, но Яковлев сохранял на лице неколебимое спокойствие…
Как учил товарищ Сталин: количество всегда переходит в качество – диалектически
Сталин ждал возвращения делегации и тотчас по приезде ее, прочитав отчет, он вновь вернулся к вопросу: сколько боевых самолетов в день может выпускать германская промышленность? Этот вопрос он поручил рассмотреть на коллегии НКАП и выйти к нему с рекомендациями. Поскольку поручение Сталин давал лично Яковлеву и Петрову, то и докладывать по столь щекотливому вопросу стал И.Ф. Петров, занимавшийся в Германии разведывательно-черновой работой. На коллегии НКАП, проходившей под председательством А.И. Шахурина, генерал Петров доложил, что по его расчетам в нынешнем ее состоянии германская авиапромышленность способна выпускать в сутки по 70–80 самолетов.
