На этой зыбкой для закона основе нередко применялись ограничительные меры, профилактические беседы, что приводило к неоправданному вмешательству в события, находящиеся за пределами компетенции органов госбезопасности. В этой деликатной сфере деятельности органы КГБ республики стали работать, опираясь на действующее законодательство, более требовательно и взвешенно.
Информирование КГБ СССР и ЦК Компартии Украины по важнейшим проблемам обеспечения безопасности страны и республики считалось одним из показателей общего состояния оперативно-служебной деятельности. Многие докладные записки КГБ Украины рассылались в ЦК КПСС, московские ведомства и министерства. Это важная часть работы КГБ, о чем свидетельствует тот факт, что в наши дни задача информирования Президента и руководства страны спецслужбами закреплена законом. Я старался поставить работу так, чтобы информация содержала сведения о глубинных тенденциях и явлениях в украинском обществе. КГБ стремился сообщать о фактах, которые могли вызвать социальное недовольство, создающих угрозу политической, экономической стабильности, а также о причинах и условиях, их порождающих. Информирование со стороны КГБ давало возможность почувствовать сложные проблемы, выделить болевые точки в жизни населения республики.
Докладные записки Комитета направлялись в ЦК на имя Щербицкого, а по ряду проблем — по адресам руководителей Верховного совета и правительства. Мне было известно, что Щербицкий в начале моей работы проявлял настороженность по поводу того, не будет ли новый председатель направлять дополнительные сведения в Москву о политических или каких-либо деликатных ситуациях в республике помимо тех, о которых докладывали ему. В итоге между нами была достигнута договоренность о том, что текущие оперативные мероприятия Щербицкому письменно докладываться не будут, кроме реализации серьезных операций органов государственной безопасности, которые могли вызывать общественный резонанс в республике. Была выработана технология взаимной информационной связи: резолюции Щербицкого на документах КГБ стали передаваться нам из ЦК. Это помогало узнать оценку партийными инстанциями конкретной информации органов госбезопасности, актуальность затрагиваемых в них проблем. Здесь я хочу отметить такую особенность личности Щербицкого: все указания и резолюции делались им только лично, собственноручно. Я не помню ни одного случая, чтобы резолюции на документах из КГБ готовились его помощниками.
В процессе информирования ЦК Комитетом иногда вносились конкретные предложения о мерах, которые следовало бы осуществить для нормализации обстановки. Высказываемые рекомендации не являлись обязательными для партийных инстанций. КГБ не стоял над партией, как зачастую старались это преподнести наши оппоненты. В ЦК сами решали, как поступать с материалами органов госбезопасности.
Повышалась ответственность за объективность представляемой информации. На мне лежала двойная ответственность: только первое лицо КГБ республики подписывало докладные записки в ЦК КПУ и Москву. Количество направляемых в ЦК документов увеличилось и стало значительным: в 1987 году на имя Щербицкого было адресовано 198 (годом ранее — 36) информационных и докладных записок. В этом же году КГБ УССР информировал правительство и заинтересованные ведомства о предпосылках и назревании аварийных, чрезвычайных ситуаций в промышленности 1150 раз.
Скажу откровенно, что в реализации информационных потоков мне во многом помогало знание работы центрального аппарата КГБ СССР. К примеру, на основе обобщения оперативных данных о поведении иностранцев из капиталистических стран на территории республики вместе с секретарем ЦК КПУ Юрием Ельченко были внесены предложения по улучшению организации приема представителей западного дипломатического и журналистского корпуса. При МИД республики создавался пресс-центр для работы с иностранными дипломатами и журналистами, им предоставлялась возможность получать сведения о жизни республики, а не рыскать по подъездам домов в поисках своих информаторов и «друзей».
Многое в познании действительной обстановки в республике дало мне знакомство с положением дел на местах. За полгода работы я встретился с коллективами областных управлений КГБ Донецкой, Крымской, Днепропетровской, Ворошиловградской, Львовской и Киевской областей, ряда крупных городов в этих регионах. Руководящий состав областных управлений я призывал учиться работать в условиях расширяющейся демократизации и гласности, повышать организованность и исполнительную дисциплину, быть непримиримыми по отношению к отклонениям от законов, ведомственных приказов и инструкций, а также к любым нарушениям прав граждан. Оперативный состав областных управлений ориентировал на глубокое знание общественно-политической обстановки, своевременное реагирование на ее изменения, а также на умение вовремя повернуться лицом к человеку, не прибегая к специфическим методам, особенно уголовно-наказуемого характера.
Не все получалось так, как хотелось, хотя, на мой взгляд, на местах работали напряженно и ответственно.
К концу 1987 года в республике были созданы предпосылки к принятию исключительно важного политического решения: с оперативного учета было исключено более 52 тысяч лиц, находившихся в поле зрения КГБ. Оперативный учет — инструмент политического и правового свойства, непосредственно затрагивающий права и интересы граждан. В картотеку КГБ вносились фамилии тех, кто разрабатывался по подозрению в принадлежности к агентуре иностранных разведок, ранее судимые или профилактируемые за участие в антисоветских организациях, а также за иную противоправную деятельность. К таким лицам применялись ограничительные меры при разрешении им выезда за границу, поступлении на работу в случаях, когда требовался допуск к секретным сведениям, и т. д.
Снятие с оперативного картотечного учета такого числа лиц, не представляющих общественной опасности, свидетельствовало о концептуальной перестройке самих органов госбезопасности в условиях демократизации общества. Могу считать себя причастным к принятию такого принципиального решения.
КГБ республики можно было продолжать будничную контрразведывательную работу, если бы не одно существенное обстоятельство, вызвавшее осложнение оперативной обстановки в республике.
В конце 1987 года в нашей стране произошло не очень известное широкой общественности событие, последствия которого проявились в последующие годы горбачевской перестройки. Решением самого «верха» в порядке индивидуального помилования из мест заключения досрочно освобождались лица, отбывающие наказание за тяжкие государственные преступления. В их числе — особо опасные рецидивисты, антисоветчики, идейные противники существующего советского строя. В пропагандистском плане этот действительно гуманный акт преподносился накануне 70-й годовщины Октябрьской революции как достигнутый позитивный итог политики перестройки, демократизации общества: государство становилось сильным, не боялось миловать врагов советской власти. Запад известили о том, что в местах лишения свободы в нашей стране нет политических заключенных. От досрочно освобождавшихся из заключения лиц требовалось немногое: дать под честное слово подписку о том, что они, получив волю, не будут продолжать какую-либо антиобщественную деятельность. Из числа узников ГУЛАГа были и такие лица, которые отказывались давать письменные обязательства, их пришлось уговаривать, и они были освобождены. Не зря появились, может быть, слишком образные оценки благородного жеста досрочного освобождения из лагерей: «…я всегда удивлялся политике КГБ в отношении политических придурков. Не государственная безопасность, а санаторий! Вместо того чтобы изолировать всевозможных извращенцев — ведь они-то пополняют штат перманентных революционеров — им дают больше и больше прав: Горбачев действует в том же духе».
