Михаил Шевченко - Избранное

— Правильно. Я как раз прочел фразу: «У меня родился сын! — воскликнул Филипп». И я сразу представил тебя. Ты понимаешь, какая это радость! Понимаешь?

— Кто самый красивый?

И, не дождавшись моего ответа, сказал:

— Самый красивый человек тот, кто видит вокруг себя красивых.

Приболел. Лежит у меня на диване.

— Папа, дай мне десятый том Гюго.

Подаю. Углубляется в чтение.

Вдруг откладывает книжку и плачет.

— Ты что, мальчишка?

— Ну почему?.. Почему я не понимаю, что хотел сказать Гюго?

— Родной мой, все поймешь. Всему свое время.

— Но я хочу скорее! Скорее все понять!..

Я подхожу к проигрывателю и завожу пластинку с романсом Тортиллы — из музыки к кинофильму «Приключения Буратино».

— Вот, — говорю, — слышишь? Твоя любимая пластинка. «Ты взрослеть не торопись…»

— Все правильно, папа. Но все равно так хочется все-все знать поскорее!

Читает учебник зарубежной истории для девятого класса. Лежит на кровати и перелистывает книгу, рассматривает схемы, карты. Потом откладывает учебник, закидывает руки за голову и лежит притихший.

Подхожу так, чтобы он меня не увидел. Лежит и улыбается.

— Ты чего это? — спрашиваю.

— Да вот смеюсь над собой. Какой же я в политике профан!..

— Папа, какая все-таки грязная штука — вся история. И правда, пора уже начать на земле новую историю. Ее Октябрь начал, да?

Принес я ему кедровую шишку — подарок моих алтайских друзей. Он долго хранил ее. Наконец вскрыл. Орехи лежали перед ним.

— Хорошо, папа, что шишка неживая. А то бы ей больно было, когда я потрошил ее.

Занимается музыкой, играет на пианино. Прерывает игру. Нога на ногу. Обхватывает колени сцепленными руками.

— Папа, а кто умнее — Бисмарк или Гитлер?

— А как ты думаешь? — спрашиваю в ответ.

— Думаю, что Бисмарк, — говорит. — У него все-таки хватило ума не идти войной на Россию.

Закончил занятия на пианино.

— Ну, теперь я тебе в награду заведу что-нибудь легкое, — говорю. — Хочешь любимые «Три свинки и злой волк»?

— Нет, давай лучше Кареву. Хочу «Нищую» послушать.

Завожу романсы в исполнении Галины Каревой. Гасим свет. Ложимся на диван и, обнявшись, слушаем.

Лежим не дыша. Когда Карева поет романс Беранже, приподнимается на локте и весь — слух. Замечаю искорки слез на глазах. Молча прижимаю к себе. Молчим до конца пения.

«Сейчас, — думаю, — предложу ему румбу-фокстрот «Инес». Пусть отойдет…»

Предлагаю.

— Нет, папа. После Каревой я это уже не могу слушать. Пусть потом когда-нибудь.

Резвятся собаки в сквере. Различных пород. Хозяева бегают среди собак и отгоняют их друг от друга, боясь, что они, по своему собачьему неразумению, испортят породу…

— Папа, я очень, как ты знаешь, люблю собак, но лучше бы в сквере было полно детей…

Мы прошли уже мимо сквера. Вдруг Максим обернулся и сказал.

— Бедные собаки. Побегают-побегают — и снова их уведут по домам. А сейчас вот гоняют и думают, что свободны… Только я не пойму, папа, зачем за ними бегают и хозяева. Чтоб собакам не так грустно было, что ли?..

— Папа, в Мальтинии есть такая пословица. На маленьком подготавливаешься к большому. Правда, она подходит нам?

— Папа, какой твой любимый лозунг?

Гляжу на него и поражаюсь. Мы ведь только что говорили об инее на траве. И вдруг этот вопрос.

— Да здравствует правда! — отвечаю незамедлительно.

— А знаешь, Файт Восьмой, когдатошний президент Мальтинии, говорил, что должна быть и неправда. Неправда, папа, заставляет думать. Понимаешь? Файт Восьмой своим маршалам и генералам специально приказывал видеть неправду. Чтоб они думали.

— Это интересно, — говорю. — Но неправды все-таки не должно быть! Верно ведь?.. А вообще ты молодец.

— Это не я молодец. А Файт Восьмой.

— Он жив? — спрашиваю.

— Ты забыл, папа. Он умер в госпитале от гангрены. Удивительный он был человек, папа. Главное, очень терпеливый. Ты же понимаешь, как это важно для главы государства?.. Я многому у него научился. Думаю, и ты рад был бы с ним познакомиться.

Учительница Клавдия Васильевна вручила нам новые учебники для второго класса и похвальный лист «За отличную учебу и примерное поведение» в первом классе.

— Это тебе, папа, ответ на все твое добро ко мне. Ты, надеюсь, не возражаешь?

Взял с собой Максима в Прибалтику, в Дом творчества имени Яна Райниса в Дубултах. Предлагают нам комнату на верхних этажах.

— Давай, папа, пониже. Я не хочу, чтоб люди были под нами. И лучше поближе к земле.

— Ты курил, папа?

— Да.

— А как бросил курить?

— А ты разве не помнишь?.. Тебе было лет пять. Как-то я сказал матери, что напрасно она курит. «Да еще не успеешь бросить сигарету, — говорил я ей, — тянешься целовать Максима… Как ты можешь обдавать его табачищем?..» Ты слышал это. Потом мы вышли с тобой погулять по набережной. Я закурил. Шли-шли. И вдруг ты останавливаешь меня и говоришь: «Что же это ты, папа?.. Маме делаешь замечания насчет курения, а сам куришь?..» «И правда», — подумал я тут же. Ничего тебе сразу не ответил. Докурил сигарету, а потом сказал тебе: «Смотри: вот я бросаю в сугроб окурок и больше не курю».

Я помолчал, подумал — открывать ли ему всю правду — и сказал:

— Признаюсь, мне очень хотелось курить. Но я при тебе уже не курил. Курил тайком от тебя — недели три-четыре. А потом все же перестал совсем. Как видишь, сдержал слово.

— Да-а, — раздумчиво ответил Максим. — У меня еще так не получается… Вот ленюсь я делать зарядку. И ни-как не могу победить свою лень. Никак, шут ее возьми!..

Из Дубулт поехали мы на экскурсию в Ригу. Нам показали старый город.

— Знаешь, папа, если б всех людей здесь переодеть в рыцарские костюмы, мы бы с тобой очутились в средних веках. Ты так не думаешь?

Перед обедом дочитал «Остров сокровищ» Стивенсона. Весь день только и разговоров, что о пиратах, о черной метке, о Сильвере. За обедом пересказывает роман нашим соседям по столу.