— Нет, меня это не удивляет. Я знаю: ты понял нужность этого. Ты ведь днем лучше себя чувствуешь. Правда?
— Я так и знал, что ты понимаешь меня, — отвечает Максим. — Но вот почему я себя позже понимаю, чем ты меня?.. Вот что меня занимает… А зарядку и обтирание — будь уверен, папа! — я буду делать всю жизнь!
— Что ж, — говорю, — слово мужчины есть слово мужчины.
И правда, уже месяца два он верен своему обещанию.
ОКУНЬ
Встретился нам на набережной рыбак. Он остановил нас, опустил с плеча свои снасти, достал из садка окуня с ладошку и протянул его Максиму.
— Держи!
Окунь еще шевелился.
— Давай поспешим домой, поместим его в воду, он оживет совсем, — сказал я.
— Ага! Давай!
Побежали. Максим держал в руке подрагивающего окуня и все выкрикивал:
— Смотри, папа, жив! Эх, добежать бы!..
Щеки раскраснелись. Запыхавшись, перелетел через ступеньки. Ворвался в коридор и сильно нажал на кнопку звонка.
Не раздеваясь, быстро налили в таз воды. Максим опустил туда окуня. Он понемногу отошел, перестал всплывать кверху брюхом и вскоре начал плавать в тазу, шевеля плавниками.
Максим ликовал. Трогал пальцем красноватые плавники. Торжествующе поглядывал на меня.
— Все равно он умрет, — сказал подошедший дедушка Петя.
— И пусть. А пока живет! — недовольно ответил Максим.
— Ну, ладно, — сказал дедушка. — Потом тебе бабушка Груня зажарит его. У-у, какой он вкусный, жареный окунь.
Максим промолчал.
А минут через десять подошел к бабушке.
— Когда окунь умрет, ты можешь зажарить его. Но есть его я не буду.
ХОРОШАЯ ПРИМЕТА
Пошли погулять перед сном.
— Папа, почему небо такое темно-багрово-бордовое какое-то?
— Понимаешь, — объяснил я, — там, далеко от нас, огни Москвы. Нам их за деревьями не видно. Вот от них такой цвет неба.
— Папа, а ты видишь звездочку?
— Нет, не вижу. Пасмурно ведь. Небо в тучах.
— А знаешь, папа, в Мальтинии есть такая примета. Если человек даже в пасмурную ночь видит звезду, значит, его ждет что-то необыкновенное. Понимаешь? Вот я сейчас вижу.
Он стоял на земле, вскинув голову, и, я верю этому, он видел звезду.
БЕТХОВЕН
Вернулся я с работы. Отдохнул малость. Проверил, как Максим выполнил домашнее задание. Потом достал пластинку с рассказом о жизни и творчестве композитора Бетховена и поставил ее на диск проигрывателя.
— Давай погасим свет и послушаем.
Согласился. Улеглись на диван. Слушаем. Изредка я шепотом пояснял темы «Аппассионаты», «Лунной». Сын молча сжимал мне руку.
Так прослушали всю пластинку. Максим встал, включил свет. Бережно снял пластинку с диска, вложил ее в футляр и закрыл проигрыватель.
— Пойдем теперь прогуляемся, — предложил я.
— Пойдем.
На улице все молчал. Потом приостановил меня и сказал:
— Мне бы хотелось, папа, с ним увидеться, с Бетховеном. И мы ведь могли бы увидеться. Я ведь, ты знаешь, давно живу. Жаль, нас никто не познакомил…
— А зачем ты хотел бы его видеть? — спросил я.
— Чтобы понять.
— Ты можешь понять Бетховена по его музыке.
— Да, ты прав. Но это, скажу тебе, не так просто. Может, это мне когда-нибудь и удастся. Помолчали и снова:
— И что меня совершенно поразило, со-вер-шен-но, — проговорил он по слогам, — что он, глухой, слышал все-все на свете. Лучше неглухих… Вот почему я хотел бы с ним встретиться, папа.
Остановился и развел руками.
— Как жаль, что у него не было слухового аппарата, как у дедушки Пети. Вот если бы я с ним увиделся, я обязательно подарил бы ему слуховой аппарат. О-бя-за-тель-но!..
ВОПРОС ВОПРОСОВ
— Папа, а ведь будут люди, которые доживут до того времени, когда погаснет Солнце?
— Возможно, будут.
— А смогут они улететь в другую галактику?
— Если Земля сохранит себя, то, вероятно, смогут… Ты же представляешь, какие нужны космические корабли, чтобы перевезти три-четыре-пять миллиардов людей на другие планеты? Пока ведь в кораблях летают три-четыре человека… Но, конечно, все может быть. Мысль человеческая беспредельна.
— Да-а, — протянул Максим, — но сохранится ли Земля? Сохранят ли ее люди?
— Будем надеяться. Должны, — отвечаю. — Иного выбора у них нет сейчас.
С минуту шагали молча.
— Да, папа. Будем надеяться. Но ты же знаешь, мысль человеческая беспредельна не только в добре… — И — после паузы: — Ну, давай об этом больше не говорить. Будем жить и радоваться, что мы живем!
— Ты прав! — говорю. — В одном хорошем романе сказано: надо жить и исполнять свои обязанности. Пойдем покатаемся на качелях минут пятнадцать — двадцать. А потом домой. Завтра ведь в школу!..
Максим поспешил на качели. А я еще долго думал о нашем разговоре.
ВЗГЛЯД НА ВЗРОСЛЫХ
Ужинаем. Не ест вкусную котлету.
— Ешь, — говорю, — тебе сейчас надо есть мясо. А то ты и не вырастешь.
— Ну и ладно. Останусь маленьким. Уж больно скучны взрослые люди.
— Понятно, значит, я тоже скучный человек, — говорю тихо и медленно, как бы между прочим. — Есть над чем подумать.
— Папа, ты же сам повторяешь — о присутствующих не говорят…
СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ
Идем по Большой набережной. Обочь дороги в опавших листьях осины лежит мертвая овчарка. Видимо, ее задавило машиной. Лежит так, будто все еще в беге.
— Что же это ее бросили — не похоронили? — спросил Максим.
— Такой ее хозяин, очевидно, — сказал я. — Пока служила ему собака — нужна была. А погибла — даже не похоронил.
— Да, папа. И собаке надо бы лучше знать своего хозяина. И собаке надо знать, кому служить.
После молчания:
— А и знала бы, что хозяин плохой, куда же она пошла бы от него? Собаки ведь привязчивы, говорят… Как-то мне дедушка говорил о собачьей жизни… Теперь я понимаю, что это такое.
РОДСТВЕННИК
12 октября 1976 года. Проснулись — на улице наконец-то белым-бело. Идет снег.
Как всегда, провожаю Максима в школу. Выходим пораньше, чтобы минут двадцать погулять: ему — перед занятиями, мне — перед работой.
Проходим мимо сквера. Разом останавливаемся. Максим смотрит на сквер — он весь в снегу. Каждая веточка держит снег.
— Здорово как!.. Как здорово, папа! — шепчет Максим, будто боясь, что от громкого голоса все это исчезнет.
Я стряхиваю с веток снег на Максима. Он в восторге.
Не отряхиваясь, снова замирает. И смотрит, смотрит.
— Пойдем, — говорю, — а то в школу опоздаем.
