Наши самолеты стали возвращаться на аэродром. Мы с механиком нетерпеливо ждем Вано на стоянке его самолета.
На посадку заходит Леня Амелин — вижу по номеру самолета. На душе стало легче. Но что это? В конце пробега самолет вдруг перевернулся на спину. Забыв обо всем, мчусь к машине.
— Леня, ты жив?
— Жив.
Облегченно вздыхаю.
— Не ранен?
— Да нет. Самолет подбило.
— Сейчас поможем. Крепись.
И вне себя от нетерпения начинаю руками выкапывать землю возле кабины — откуда только сила такая берется в иные минуты!
Но тут подбежали товарищи. Мы дружно приподняли самолет за крыло и вытащили Леню. Он рассказывал, пожимая нам руки:
— Пришлось вести бой с «мессерами». Одного шарахнул, да и меня чуть не сбили.
— А что с Кириллом?
— Я видел, как он благополучно приземлился в поле. Как будто двух свалил.
…И снова я на стоянке Габунии. Жду.
Один за другим приземляются самолеты. Взволнованные летчики рассказывают, как вели бой. Сбито несколько вражеских самолетов. В бою отличились многие летчики. Я слышу о том, как загорелся самолет Кирилла Пузя, как фашисты его подбили, когда он прыгнул с парашютом.
Тревога за Габунию растет. С нетерпением вглядываюсь в небо. Все нет и нет моего друга. Нет и комэска.
Но вот приземляется самолет Гавриша. Мы с Ивановым бежим к его стоянке. Комэск медленно вылезает из кабины, лицо у него осунулось, глаза ввалились. Он молча снимает с себя парашют. Молчу и я. Чувствую недоброе.
Посмотрев на меня, он отрывисто сказал:
— Мужайся. Вано Габуния погиб. Погиб, совершив геройский подвиг.
Слезы хлынули у меня из глаз.
Горестная весть разнеслась по аэродрому. Нас окружили летчики, техники. Все были глубоко опечалены.
Комэск, бледный от волнения, рассказывал:
— Мы стремились прорваться к бомбардировщикам. Но мешали «Мессершмитты». Сами знаете, самолет маневренный — увертывается из-под атак и снова атакует. Надо было поскорее с ними разделаться. Завязался жаркий бой. У меня на исходе боеприпасы, у Габунии тоже. И вдруг вижу взрывы: одной группе вражеских бомбардировщиков удалось сбросить бомбы на Валуйки. Вот уж, кажется, от одной пары истребителей мы отвязались. И бомбардировщики уже недалеко. Устремляюсь к ним.
Вано передает по радио:
— Пробьемся!
Но на меня пошла в атаку вторая пара истребителей. Даю команду ведомому:
— Отбить!
Вано несется наперерез истребителям. Преграждает путь? Но огня не ведет. Или боеприпасы у него кончились, или держит их про запас — для «юнкерсов». Я кричу:
— Смотри не столкнись!
Вано не отвечает. Продолжает стремительно сближаться с вражеским истребителем — с тем, что ближе ко мне. Второй немец удирает. А Вано в этот миг таранит «мессершмитта». Раздается взрыв. И оба самолета падают… А я прорвался к бомбардировщикам и сбил один — за Габунию.
Тут нас атаковали истребители, но в бой вступили товарищи из другого полка. Подвиг Габунии придал нам силы. Мы яростно вели бой. Удалось отогнать «мессершмитты» и рассеять группу бомбардировщиков: к Валуйкам мы их не допустили…
Мне вспомнились слова Вано: «Если мне не удастся сбить пушечным огнем, то враг все равно живым не уйдет — произведу таран». Так он и поступил.
Как во сне, я услышал голос Солдатенко:
— Коммунист Габуния таранил самолет, спасая командира, и погиб смертью храбрых!
Я был безутешен. Не мог примириться с мыслью, что больше никогда его не увижу. Велико было мое горе. Но еще больше, кажется, была моя ненависть к врагу.
На следующий день в район боя выехала группа наших однополчан. Мне было приказано ждать вылета, и я не мог поехать. Товарищи нашли на земле остатки двух самолетов. Определить самолет Габунии было трудно — обломки перемешались. Габунию узнали по партийному билету. Похоронили Вано под Валуйками.
Да, не дождался он победы и мира, о которых так мечтал.
Меня назначили ведомым командира Гавриша, и я стал вылетать с ним на боевые задания.
Много испытаний выпало на долю нашего полка, но ни растерянности, ни уныния у нас не чувствовалось. Наша непримиримая ненависть к оккупантам росла. Работали мы еще дружнее, к боевым заданиям готовились еще тщательнее, стараясь выполнить их как можно лучше.
Мой самолет вышел из ремонта. Но с него сняли два бака, и теперь он мог служить только для связи. Я летал на нем в штаб соединения, возил донесения и получал пакеты с приказами для нашего полка. А на боевые задания мне по-прежнему приходилось летать «на остатках». Хотелось мне получить новую, «свою» машину и скорее вступить в бой, отомстить врагу за Вано.
И вот однажды утром командир собрал летчиков нашей эскадрильи и нескольких ребят из других:
— Вам поручается ответственное задание, товарищи летчики. Сегодня полетите на один из тыловых аэродромов, где получите новые самолеты. Облетаете их хорошенько — и домой. Пока у нас затишье, но обстановка на фронте может быстро измениться. Не задерживайтесь. Поскорее возвращайтесь.
Командир назначил старшим группы комэска Гавриша.
Механик Иванов обрадовался, узнав о новости. Он не отходил от меня, давая советы, на что обращать особое внимание при выборе машин.
Солдатенко тепло, по-отечески проводил нас.
Мы летели на транспортном самолете над местами, где еще недавно шли кровопролитные бои. Народ уже приступил там к восстановительным работам.
Через несколько часов мы приземлились на тыловом аэродроме. Встретили много летчиков из других частей. Они тоже прилетели за самолетами. А новеньких «ЛА-5» было столько, что глаза разбегались. Глядя на них, мы говорили:
— Вот он, лозунг в действии: «Все для фронта! Все для победы!»
Тронула нас встреча с рабочими и техниками — творцами новых замечательных машин. Принимали они нас как своих близких. В каждой семье кто-то был на фронте, и здесь мы воочию увидели кровную связь тыла с фронтом.
Мы сразу же приступили к облету машин. Сделаны они были на совесть.
Через несколько дней вылет нам был разрешен. Спешим к своим самолетам. Все веселы и довольны: еще бы — летит в полк такое подкрепление!
Первым, кого я увидел, вылезая из кабины на нашем аэродроме, был Иванов. На груди у него блестит медаль «За отвагу». Поздравляю его, а он молчит, словно не рад.
— Виктор, в чем дело? Вас будто подменили!
— Товарищ старший сержант, четырнадцатого апреля был налет, и наш командир…
Иванов не договорил. Я крикнул:
