Чингисхан послал с ними своего личного представителя, монгола по имени Ухуна. Еще Завоеватель пожелал, чтобы каждый князь, а также другие знатные люди и военачальники направили с караваном по человеку с деньгами для приобретения хорезмийских ценных изделий. В этом проявилось Чингисово стремление активизировать торговый обмен между Восточной Азией и мусульманским миром.
Царский караван пересек Верхнюю Азию беспрепятственно и достиг Отрара, стоявшего на хорезмийской границе напротив нынешнего города Туркестан, что находится в среднем течении Сырдарьи. Там на него напал султанов наместник Инальчик Кадыр-хан, который не только разграбил товар, но и умертвил не менее сотни людей, включая Ухуну.
Чингисхан был возмущен. Он честно желал поддерживать мирные отношения и торговые связи с мусульманским миром, и вот как ему ответили! Негодование Есугаева сына было столь велико, что он даже не смог удержать слезы… Мы помним, что он всегда дорожил корректностью в политических делах, верностью союзам и договорам так же, как преданностью вождю. И вот в нарушение исповедуемых им норм его караванщики и личный посланец убиты!.. Как ни странно, защитником чести и уважения торговых договоренностей выступил кочевник, одетый в звериные шкуры, а варваром показал себя представитель тюрко-персидской цивилизации и исламского общества.
И снова, как всегда перед принятием серьезного решения, определявшего последующую его жизнь, Чингисхан удалился в священные монгольские горы, где, сняв шапку и набросив на шею пояс, он девять раз ударил челом о землю перед Вечным Небом, верховным божеством, и стал просить Тенгри дать ему силы отомстить за оскорбление. Вот так его добрая воля, стремление к экономическому сотрудничеству с хорезмийцами превратились в беспощадную ненависть.
Но — и это только показывает, что Чингисхан умел владеть собой, — невзирая на свой гнев, он решил выяснить ситуацию до конца. А что, если отрарский наместник действовал вопреки воле своего господина? Есугаев сын направил к хорезмшаху еще одно посольство (составленное из мусульманина Ибн Кафраджени Богры и двух монголов) с еще одним предложением мира, обусловив его выдачей виновника резни, Инальчика. Мухаммед не только отказался удовлетворить это требование, но предал смерти Ибн Кафраджени, а монголов — оскорбление не менее серьезное — приказал обрить наголо.
Кости были брошены. Война монгольского мира с миром мусульманским: одной половины Азии с другой, — началась.
Да, в ходе этой войны монголы совершили немало зверств, но не будем забывать о справедливом гневе, разожженном в сердце Завоевателя истреблением его караванщиков и беспардонной казнью посла.
Накануне великой войны
Завещание Чингисхана
Походом на Хорезм начался новый период жизни Завоевателя. До этого он практически не выходил за пределы родной Монголии, ведь Пекинская область, где ему пришлось ратоборствовать, — это была все та же монгольская степь. Теперь, подойдя вплотную к исламским землям, Чингисхан намеревался вступить в мир, ему неведомый.
Могущество хорезмийских султанов, владетелей Туркестана, Афганистана и Персии, казалось огромным, и численность их войска превосходила численную силу монгольской армии. В окружении Завоевателя витала, как сообщает автор «Сокровенного сказания…», едва скрываемая тревога. Красавица Есуй, одна из любимых жен Чингиса, выражая общее беспокойство, с откровенностью, прощаемой только фавориткам, попыталась объяснить ему необходимость решения вопроса наследства до ухода на войну.
— Государь, каган! — обратилась она к Темучжину. — Высокие перевалы переваливая, широкие реки переходя, долгие походы исхаживая, помышлял ты заботливо о многолюдном народе своем. Кто рождался, тот не был вечным среди живых. Когда же и ты станешь падать, как увядающее дерево, кому прикажешь народ свой, уподобившийся развеваемой конопле? Когда покачнешься и ты, подобный столпу, кому прикажешь народ свой, уподобившийся стае птиц? Чье имя назовешь ты из четверых витязями родившихся сыновей? Просим мы о вразумлении твоем для всех нас: и сыновей твоих, и младших братьев, да и нас, недостойных. Да будет на то твое царское изволение!
Эти речи привели Чингисхана в задумчивость, но никак не рассердили. Оценив отвагу Есуй, он проговорил:
— Даром что она женщина, а слово ее справедливее справедливого. И никто ведь, ни братья, ни сыновья, ни вы, Боорчу с Мухали, подобного мне не доложили… А я-то забылся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами.
И тут же, обратившись к Чжочи, Завоеватель объявил:
— Итак, старший мой сын — Чжочи. Что скажешь ты? Отвечай.
Но тот промолчал; точнее, не успел он открыть рот, как его брат Чагатай, презиравший Чжочи, бесцеремонно встрял в разговор и вслух высказал то, о чем втихомолку думали многие:
— Ты повелеваешь первому говорить Чжочи. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь его?
И, не стесняясь в выражениях, он напомнил отцу, что происхождение Чжочи более чем сомнительно. Доводится ли он ему действительно сыном? И не родился ли от меркитского воина, укравшего Борте?
— Как можем мы повиноваться этому наследнику меркитского плена? — завершил он свою филиппику.
От оскорбления Чжочи вскочил, схватил брата за шиворот и крикнул:
— Родитель-государь пока не нарек тебя! Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешься? Разве только свирепостью ты превосходишь всех!
И старший брат вызвал младшего на так называемый божий суд:
— Даю на отсечение свой большой палец, если ты победишь меня хотя бы в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если повалишь меня в борьбе. Но будет ли на то воля родителя и государя?
Братья ухватились за вороты, изготовясь к борьбе, но Мухали и Боорчу разняли их. Чингисхан молчал. Нужные слова нашел Коко-Цос:
— Куда ты спешишь, Чагатай? Ведь государь, твой родитель, на тебя возлагал надежды изо всех своих сыновей. Я скажу тебе, какая жизнь была, когда вас еще на свете не было. Звездное небо поворачивалось — была всенародная распря. В постель свою не ложились — все друг друга грабили. Вся поверхность земли содрогалась — всесветная брань шла.
Увы, такова была подлинная картина жизни в Монголии до установления Чингисова порядка, положившего конец анархии, при которой похищение Борте меркитами являлось событием заурядным.
Упомянув о Борте, старый воин нашел слова, до глубины души растрогавшие Чагатая и его братьев:
— Не родились ли вы из одного и того же лона? Если вы огорчите свою мать, из чрева которой родились, то скорби ее никогда не развеять.
