Таким образом, после семидневных боев войска Волховского и Ленинградского фронтов восемнадцатого января соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда!»
— Ур-ра-аа! — послышалось в коридоре.
Начальник отделения Вероника Осиповна Раппе расцеловала всех врачей.
— А теперь в палаты! — заторопилась она. — Поздравим раненых!
В ординаторскую вбежала взволнованная санитарка Петрова.
— Слава те господи! — крестилась Дарья Васильевна. — Услышал бог мою молитву!
— Ты какому богу молилась? — улыбнулась Раппе. — Артиллерийскому?
Дверь в ординаторскую распахнулась. На пороге — раненый. Молчит. От нахлынувшей радости не может говорить. Стоит в дверях. Прижал ладони к лицу, будто защищаясь от хлынувшего слепящего солнца. Потом шагнул вперед.
— Товарищи… доктора! — поднял он руки. — Слышали? Блокада Ленинграда прорвана! Идемте к нам!..
В палатах восторг и ликование. Шум, гам. Знакомый, раскатистый голос диктора будоражил всех. Дожили!
Один из раненых хотел налить в стакан воды, но графин выскользнул из рук и разбился.
— Это к счастью! — крикнул кто-то.
Весть о прорыве блокады мгновенно облетела весь госпиталь. Репродукторы кричат об этом в коридорах, палатах, ординаторских, клубе. Атмосфера радостная, лихорадочно-восторженная.
Вот уже время и спать — «отход ко сну», согласно внутреннему распорядку в госпитале. Но он нарушен, его как будто волной смыло. Никому не спалось. Из палаты в палату, из ординаторской в ординаторскую по всем этажам шли люди. Вопросы, восклицания, объятия. Мне в своей жизни еще не приходилось видеть так много радости.
В эту удивительную ночь на 19 января мы слушаем по радио пламенное выступление Ольги Берггольц:
— Ленинградцы, дорогие соратники, товарищи, друзья! Блокада прорвана! Мы давно ждали этого дня. Мы всегда верили, что он будет!
Заглянул в третью палату. А там — дым коромыслом!
— Не можем уснуть. Дайте нам что-нибудь…
Вернулся к себе. Но вслед за мной Дарья Васильевна Петрова.
— Просят в третью палату, — говорит она с лукавой улыбкой.
— Что случилось?
— Просят чайку попить. Артиллерийского…
— Артиллерийского? Это что же такое?
— А бог его знает! Так староста сказал…
Иду в палату. На столе — заварочный чайник.
— Садитесь, товарищ военврач, — пригласил староста. — Просим чайку нашего отведать…
— Отче наш, что деется! — восторженно говорит Дарья Васильевна, наливая из чайника.
— Так ведь это не чай, а вино! Откуда? Не полагается это…
— Дорогой доктор, и мы так думаем! — смеется староста. — Дашенька, мне малость… Отче наш, народ русский, да постигнет кара твоя проклятых фашистов на земле и на небеси!
— Да постигнет! — хором поддерживают все…
Через некоторое время меня вызывают к Луканину.
— Завтра утром врачебная конференция отменяется, — говорит Федор Георгиевич. — Будет митинг. К нему надо позаботиться о срочном выпуске стенгазеты. Уверен, что успеем…
Всю ночь работала редакция. Корреспонденций не искали. Их несли сами авторы.
В небольшой комнате накурено, сизый табачный дым прядями тянется к потолку. Мы дружно составляем план газеты, подбираем фотографии, рисуем заголовки статей.
Редактор Скридулий склонился над небольшим листком бумаги. Дробно стучала пишущая машинка Нины Николаевны Мартинели, делопроизводителя административной части госпиталя.
— «…а когда нам подоспела подмога, фашисты бросились наутек», — диктовал ей редактор заметку раненого. — Есть?
— Да.
— Дальше. «И так они побежали, паразиты, что только пятки засверкали…»
— Константин Григорьевич, — прервала Нина, устало опустив руки, — меня одолевает сон!
— Еще одна закладка, и всё, — сказал Скридулий. — Продолжаем…
Комиссар не ошибся. Газету выпустили на рассвете. Большую, красочную, с фотографиями. В ней короткие, но взволнованные заметки: «Отомстим за все!», «Никакой пощады!», «Смерть варварам!», «Настал час возмездия!».
Здесь уместно вспомнить о нашей стенгазете «За Родину». Слово тоже было в строю. Газета выходила два раза в месяц. В холод и голод. В нетопленной комнате библиотеки Сулимо-Самуйло отогревал дыханием акварельные краски, рисовал заголовки. Раненые писали по горячим следам войны. Бывалые воины учили молодых, как надо бить врагов. А наши художники иллюстрировали заметки карикатурами, сочиняя под ними разящие тексты.
Но вернемся к митингу. Утром главная аудитория госпиталя не могла вместить всех желающих. Мест не хватало. Сидели в проходах, стояли у дверей.
Над большой черной доской аудитории полыхает лозунг: «Вперед, к победе!»
В аудиторию вошли десять старост медицинских отделений и командование госпиталя.
Митинг открыл Луканин.
— Поздравляю вас, дорогие товарищи, с прорывом блокады Ленинграда! — сказал он. — Великий час наступил!..
Комиссара прервало громкое «ура».
Один за другим поднимаются на трибуну раненые и больные, врачи, медицинские сестры, санитарки. Растревожились, разволновались. У каждого счеты с кровавыми гитлеровцами, свои потери, свои жертвы.
Сколько же слов нужно, чтобы выразить всю горечь страданий, что несла фашистская петля блокады!
К президиуму протискалась санитарка Петрова. Дарья Васильевна подошла к Луканину, наклонилась и стала что-то говорить. Федор Георгиевич слушал санитарку очень внимательно, с поощряющей улыбкой.
Потом он встал:
— Слово имеет санитарка восьмого медицинского отделения Дарья Васильевна Петрова.
Тетя Даша, не торопясь, взошла на трибуну. Надела очки, заушники которых когда-то были металлическими, а теперь вместо заушников — две петли из ниток.
— Ох как мы много страху повидали, милые вы мои! — начала Дарья Васильевна своим певучим говорком. — Хлебнули горюшка горького от супостата! Потеряли мужей, братьев, сынов. Я не могу… волнуюсь!
Она вынула из кармана халата какой-то пакетик и положила его перед собой.
— Здесь мои капиталы, что сберегла… Облигации займа. На тыщу рублей. Даю их на пушку, чтобы добить зверя! А если этого не хватит, кто-нибудь да и добавит! — уверенно посмотрела тетя Даша поверх своих очков.
Слова Петровой вызвали овацию. Аудитория проводила санитарку бурными аплодисментами. А когда они стихли, в верхнем, последнем ряду раздался громкий возглас:
— Дарья Васильевна, я добавлю!
Все обернулись. Там стоял раненый.
— Можно мне с места? Трудно пройти к трибуне…
— Пожалуйста! — ответил Луканин.
