— Атмосферу — для чего?
— Чтобы писать.
— А что вы уже написали?
— Ничего. Как я могу это сделать, пока не нашел атмосферу?
— И сколько вы уже ее ищете?
— Три года.
— Вы, наверное, уже увидели все, что есть в этом мире.
— Нет, только Европу.
— Россию и Польшу?
— Нет. Это за железным занавесом. Я видел только Европу, теперь я направляюсь на Дальний Восток.
Эрнест вернулся. Он выглядел довольным.
— Это был Тутс. Слышно было отвратительно, но нам удалось договориться. Четыреста баксов с Доджерсов за сериал.
— На них нет креста, — проговорил Чак.
— Кто этот хренов эксперт?
Я представил Чака и объяснил, что он здесь делает.
— Однажды я решил научиться писать, как вы, — застенчиво произнес Чак. — И подумал, что хорошо бы мне посмотреть те места, о которых вы рассказывали в своих книгах.
— Достойное решение, — сказал Эрнест.
— Могу я потом поговорить с вами и кое-что обсудить?
— Да тут уже целая очередь жаждущих пообщаться со мной, но если ты не против, можешь пообедать с нами.
— Господи! Вы правда приглашаете меня пообедать? Я и представить себе не мог… О, черт, пожалуй, куплю себе новую рубашку. Эту ношу с самого Антверпена. — И он молниеносно скрылся.
— Пожалуй, он и не ел с самого Антверпена, — заметил Эрнест.
Эрнест всегда проявлял особенную теплоту и заботу о молодых людях, собирающихся стать писателями, при этом для него было абсолютно не важно, как они выглядели и как были одеты. Чак был типичной иконой этого храма поклонения новым талантам, воздвигнутого Эрнестом.
Пухленькая хорошенькая девица отделилась от группы дам с мантильями и, подойдя к нам, сказала по-испански, причем слова ее прозвучали чрезвычайно торжественно и серьезно:
— Ваши книги доставили мне такое наслаждение, что я хочу поцеловать вас в губы.
Проделав задуманное, она прошествовала, тоже весьма торжественно, обратно к своим приятельницам.
Тут снова появилась американка с виноградом, теперь в руках у нее была книга. Она попросила у Эрнеста автограф. Пока Эрнест писал что-то в книге, она проворковала:
— Мама говорит, я не достаточно взрослая, чтобы читать «По ком звонит колокол».
— А сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
Когда она отошла, Эрнест сказал:
— Знаешь, что она мне подсунула для автографа? «Иметь и не иметь», книгу для подростков, посвященную изменам, содомии, мастурбации, изнасилованиям, массовым убийствам, контрабанде, фригидности, алкоголизму, проституции, импотенции, анархии, нимфомании и абортам.
Приезжая на ферию, вы неизбежно полностью отключаетесь от своей нормальной жизни, на пять-шесть дней погружаясь в мир нескончаемых боев, выпивок, танцев, обедов и вечеринок. Все собравшиеся вокруг Эрнеста участники ферии образуют некое сборище, которое Хемингуэй называл «ферийной бандой».
В Сарагосе эта банда состояла из старого приятеля Эрнеста Руперта Белвиля и его милой английской подружки Полли Пибоди; супружеской пары из Шотландии Рейфа и Бэби Хендерсон; американца — писателя и фотожурналиста — Питера Бакли и магараджи из Куч-Бехара, независимого индийского княжества, с супругой.
Вечером за обедом я сидел недалеко от Чака, одетого в новую рубашку. Я слышал, как он доказывал, что все его трехгодичное путешествие по миру не стоило ни гроша. Когда же он обнаружил, что сидящий слева от меня красивый темноволосый человек — индийский магараджа, он заорал на весь зал:
— Послушайте, я же собираюсь теперь ехать на Дальний Восток! Может, вы знаете кого-нибудь в Индии, с кем мне было бы неплохо встретиться?
Магараджа, воспитанник Итона, не повернув головы и даже не взглянув на Чака, сказал, что конечно же он знает таких людей и даст Чаку письмо одному из министров Индии. Чак был счастлив.
— О, магараджа, это ужасно благородно с вашей стороны! — воскликнул он.
Мэри тут же объявила, что кофе и коньяк будут поданы в баре.
В тот вечер Эрнест сидел в баре допоздна. Я думал, что та ночь будет исключением, но я ошибался. Он напивался каждый вечер — это было виски или красное вино — и потом, когда его все-таки удавалось убедить идти домой, очень плохо себя чувствовал. Его ничего не интересовало — ни молодые пары, ни симпатичные девушки, уютные кафе, матадоры, фейерверки, уличные карнавалы. Все, от чего он когда-то приходил в восторг, теперь оставляло его абсолютно равнодушным. Он предпочитал часами сидеть в баре, с одним или несколькими слушателями, при этом ему было совершенно не важно, кто были эти люди. Он пил и что-то рассказывал, поначалу связно, но потом, по мере того, как алкоголь растворялся в крови, начинал повторяться, и его речь становилась все более невнятной.
Утро всегда было святым временем для Эрнеста, недоступным для посторонних: по утрам он работал и никого к себе не подпускал. Теперь же это были часы тихого восстановления сил, время чая и газет. Когда я зашел к нему в номер, он попытался пошутить:
— Немного утомился прошлым вечером. Пять раундов с дьяволом Ромом закончились моей победой — на пятьдесят пятой минуте, за пять минут до конца, я все-таки хорошенько врезал ему по заднице.
По утрам текила или водка слегка помогали прийти в себя, после этого он мог спуститься к завтраку с бойцами своей банды — эти застолья он обожал. А к началу боев Эрнест уже был в своей обычной форме. Хороша была коррида или не очень, Эрнест все равно получал от боев огромное удовольствие.
— Как-то я сказал Скотту, что мой рай выглядит таким образом: огромная арена, где у меня есть два постоянных места, а за стенами — ручей с форелью, которую я и мои друзья можем ловить.
По правде говоря, бои разочаровывали. На открытии Антонио, Литри и Остос выступили весьма непримечательно, а одного из бандерильеров Литри бык ударил рогом в пах. Другие зрелища были на том же уровне.
В один из дней Остос объявил, что посвящает быка Эрнесту, и тогда Эрнест встал, приподняв шляпу в знак приветствия и благодарности, а все трибуны взорвались овациями. Люди, стоя, с восторгом скандировали его имя. Это было очень волнующее и трогательное зрелище — тысячи испанцев, которые так скупы на проявления чувств, аплодировали американцу. (Думаю, столь горячая реакция публики была вызвана следующими причинами: Эрнест, не испанец, сумел написать о корриде в «Смерти после полудня» так хорошо, как еще не удавалось ни одному испанцу; а кроме того, в романе «По ком звонит колокол», запрещенном Франко и никогда не публиковавшемся при его правлении, писатель с поразительной силой выразил потаенные мысли и чувства испанцев, долгие годы подавляемые официальными властями.) К сожалению, этот эмоциональный взрыв не имел столь же эффектного завершения — Остос, поначалу прекрасно сражавшийся с быком, не смог его прикончить. Он десятки раз колол быка в шею, пока бедное ослабевшее от потери крови животное само не упало к его ногам.
