Эпитет «архилицемер» был выбран для него Менделем верно. И кроме того, католический монах Мендель писал это о монархе, который был в то время главной опорой ватиканского престола! Ведь с 1848 года светская власть папы Пия держалась в Папской области только на французских штыках. Наполеон III по просьбе папы ввел в Рим гарнизон, и как только гарнизон был выведен, светская власть папы рухнула. Пристало ли представителю Службы Спасения так относиться к главному союзнику высочайшего своего повелителя?
Впрочем, не стоит преувеличивать: ведь письмо написано подданным воюющей державы.
Что еще можно узнать из писем?… Что спустя три года, в 1862-м, среди родичей были какие-то трения, и, обсуждая с посетившей его в монастыре родственницей семейные сплетни о взаимоотношениях одной из дам и одрауского волостного писца, Мендель неосторожно «распустил язык». Родственница обиделась за даму и перед возвращением в деревню даже не зашла к нему, чтоб взять письмо. А присланное с нею зятем масло «было очень вкусным и сестры удостоились больших похвал всех братьев, которых я угостил им тут же в день получения посылки».
Что еще?…
«В четверг 24-го числа этого месяца (24 июля 1862 г. — В. В.) я отправлюсь в несколько более дальнее путешествие. На этот раз путь пойдет через Вену, Зальцбург, Мюнхен, Штутгарт, Карлсруэ, Страсбург и Париж — в Лондон, на большую промышленную выставку. В Париже я задержусь на неделю, столько же пробуду в Лондоне…»
Примечательное известие, не правда ли?… Мы вернемся к нему позднее, а сейчас придется констатировать, что и в этом письме об исследованиях нет ни слова. Правда, адресат — человек от науки далекий.
Еще у нас есть опубликованный текст публичной лекции господина Александра Завадского, прочитанный в 1854 году в почтенной аудитории, состоявшей из педагогов Оберреальшуле, учеников и их родителей, чиновных особ и коллег из прочих учебных заведений, конечно же, собравшихся, дабы из уст эмеритального университетского профессора и члена многих научных обществ услышать «О требованиях, кои предъявляемы к естественнонаучным исследованиям в настоящее время».
Сия лекция заслуживает того, чтобы мы с нею познакомились. Вряд ли есть другой источник, из которого можно было бы узнать, какой представлялась брюннским (именно брюннским!) естествоиспытателям того времени благонамеренная наука, прославляющая мудрость творца природы. Но отложим и ее, чтоб не отвлекаться слишком, — надо поскорее окончить разборку нашего хозяйства.
Есть в нем еще воспоминания Густава Ниссля, непременного секретаря Ферейна естествоиспытателей:
«Я познакомился с Менделем примерно в 1861 году [50] в стенах основанного тогда естественнонаучного общества. Он был в то время каноником августинского ордена и одновременно учителем в Брюннской императорско-королевской реальной школе, директором которой был г-н И. Ауспитц.
Наряду с ним там подвизался уже весьма пожилой ботаник профессор д-р Завадский.
Мендель занимался опытами в области ботаники, в частности — тогда он занимался опытами по направленному культивированию растений, которые позднее сошли на нет. Непрерывно до последних дней своей жизни Мендель был метеорологом-практиком. На протяжении ряда лет он представлял на рассмотрение Ферейна естествоиспытателей сводные материалы по ежегодным метеорологическим наблюдениям, проводившимся в Моравии и Силезии. Это была очень кропотливая, отнимавшая много времени работа, которую он выполнял со свойственными ему тихим терпением и увлеченностью.
Мендель доставлял из дальних и ближних окрестностей Брюнна растения, которые особенно интересовали его из-за своей атипичности, и приносил домой, чтобы культивировать в специально для него отведенной части монастырского сада при различных внешних условиях. Обычно он охотно водил посещавших его друзей в сад, и там обсуждались результаты работ и изменения, связанные с различными условиями выращивания.
Случайно это было или не случайно, но, как правило, в итоге приходилось констатировать, что бросающихся в глаза изменений заметно не было.
…Полушутя он замечал по этому поводу:
«Настолько-то мне уже ясно, что этим путем природа не будет способствовать дальнейшему видообразованию. Для этого нужно нечто большее!»
Весьма серьезное свидетельство. Из него видно, что Мендель непрерывно был занят исследовательской работой. В ту пору узкая специализация не была нормой. Его испытательские интересы были в духе времени многогранны. Зато он проявлял себя как истинный ученый в той крайней строгости, с которой оценивал добытые результаты… Впрочем, у него был образец, которому стоило подражать именно в этой работе, — Унгер, его университетский профессор, проклинаемый ультраклерикалами. Унгер уже доказал четко и однозначно, что изменения состава почвы сами по себе не приводят к изменению вида. Стоило ли повторять его опыты?… Но ведь еще Иоганна — не Грегора, а именно еще Иоганна Менделя тянуло все пощупать собственными руками, раздуть бычий пузырь понизившимся на горной вершине давлением воздуха, набить железными опилками ружейный ствол…
Весь тогдашний биологический мир считал, что под влиянием условий культивирования у растений и животных могут появляться новые, передающиеся по наследству признаки!
Правда, к этому времени стали уже не без иронии относиться к наивным представлениям гениального кавалера де Ламарка, полагавшего, что в растениях имеются некие флюиды, способствующие их усовершенствованию. И Ламаркова схема образования длинной шеи жирафа благодаря тому, что многие поколения жирафов тянулись к листьям на вершинах деревьев, тоже удовлетворяла немногих. «Происхождение видов» увидело свет на английском языке в 1859 году. Дарвинова теория естественного отбора нанесла учению Ламарка смертельный удар. Дарвин не произнес ни одного худого слова в адрес своего предтечи, он высказывался о Ламарке только с великим пиететом, он не отвергал ни одного из кардинальных положений его теории. Но он дал эволюции объяснение, которое не оставило места ни для флюидов растений, ни для стремления животных к совершенствованию.
Кстати, Дарвин — особенно к концу своей жизни, — как и многие его современники, все же полагал, что наследование приобретенных признаков возможно. Тогда в научных трудах то и дело появлялись «доказательства» возможности появления под влиянием внешних воздействий этих определенных, благоприобретенных наследственных Ламарковых свойств — и у растений и у животных. Добрых восемьдесят лет, до конца 20-х годов нашего века, даже истинная наука частью еще грешила этой удобной мечтой, пока все до единого «доказательства», в изобилии приводившиеся, не оказались плодом ошибок в экспериментах.
