В течение последних столетий мы глубоко осознали, насколько нам, норвежцам, необходимо «Ił fte i flokk», «работать вместе», для того, чтобы создать нацию, способную спокойно жить и процветать в нашей, изначально мало приспособленной для жизни, стране. Мы научились беречь драгоценные человеческие жизни, ведь нас всего около трех миллионов, приблизительно столько людей живет в Бруклине. С ходом истории мы постепенно утратили воинственность, но это не означает, что мы утратили мужество. Те мужественные, героические деяния, которыми мы привыкли восхищаться, связаны со спасением людей. Так, например, мы не можем не восхищаться капитаном, который во время свирепого шторма, зимой, сумел выстоять на своей маленькой рыболовецкой шхуне: он сумел привести и установить ее прямо на корпусе другой, опрокинувшейся шхуны, и тонущие люди смогли взобраться на его судно. Этот капитан стал признанным героем среди лофотенских рыбаков: ведь его шхуна птицей прилетела на место кораблекрушения, и члены его команды, с трудом удерживаясь на планшире, сумели помочь своим собратьям выбраться из морской пучины. Им удалось спасти тонущих и обогреть у себя на судне, при этом они совершили несколько рейсов, пока не были спасены все, кого только можно было спасти. Его земляки очень гордились им и неустанно рассказывали всем, скольких людей сумел спасти отважный и находчивый капитан. Мы неустанно гордимся нашими моряками, и офицерами, и простыми матросами, теми кто во время сильного шторма в Северном море в 1938 году день и ночь прилагал невероятные усилия, чтобы спасти экипажи терпевших бедствие судов, остававшихся еще на плаву; мы гордимся молодым матросом, который, обвязавшись веревкой, прыгнул в море и спас потерпевших кораблекрушение. Нас распирает огромная гордость за этих норвежцев, за этих наших ребят. Мы гордимся каждым норвежским мальчиком, школьницей, молодым человеком или старой женщиной, рисковавшими жизнью ради спасения своих соотечественников в полынье замерзшего моря или сумевшими помочь кому-то выбраться из речной стремнины; мы постоянно радуемся подобным подвигам. Мы также не можем не гордиться теми ребятами, которые подвергали свою жизнь опасности, дежуря рядом с мертвыми телами погибших в результате авиакатастрофы несколько лет назад, для того чтобы эти тела могли быть достойно погребены; катастрофа произошла, когда самолет разбился, налетев на одну из самых высоких и недоступных скал горной гряды. И вот к нам приходят немецкие захватчики и заявляют, что наша маленькая армия совсем не подготовлена к войне, что она плохо оснащена, что солдаты не имеют подходящей экипировки, а, между прочим, наши солдаты проявили настоящий героизм, сражаясь в течение шестидесяти дней для того, чтобы защитить нашу маленькую страну от захватчиков, и вот эти захватчики заявляют нам, что «мы можем вернуть себе честь и славу нашего оружия, если станем вспомогательными частями немецкой армии». Совершенно очевидно, что понятие «честь оружия» является средневековым понятием, и немцы, которые пытаются следовать этому средневековому принципу, вероятно, запамятовали, что в Средние века существовало понятие и о том, что можно опозорить свое оружие, если оно использовалось в недостойных целях. И хотя в те времена практически было очень трудно расправиться с тем или иным сильным и могущественным негодяем, но, по крайней мере теоретически, все знали о существовании закона, принципа, гласившего, что тот, кто использовал свое оружие в несправедливых и грязных целях, заслужил публичную акцию палача, который ломал его меч, разбивал его щит, а все обломки взваливал на спину осла, который невольно сбрасывал их в грязь.
В публикации в «Нью-Йорк Таймс» от 29 марта сего года Давид Андерсон писал «It was somewhat of a surprise for the British to see the intensity of Norwegian bitterness against the Germans. They are much more vindictive than the Dutch, French, Belgians and Czechs» — «Ярость норвежцев, проявленная ими в сражении с немцами, удивила британцев. Норвежцы более мстительный по своему характеру народ по сравнению с голландцами, французами, бельгийцами или чехами». Что тут удивительного? Другим народам доводилось встречаться с несправедливостью и ранее, они не были настолько морально не готовы к вторжению, ко всем подлостям и жестокостям, которые враг стал творить на их территории. Более года, день за днем, норвежцы наблюдали, как чужаки вершат преступления, совершенно немыслимые, невероятные в наших глазах, мы даже не могли себе представить, что люди способны на такое. Естественно, мы слышали о подобных преступлениях немцев в Бельгии и Сербии в период Первой мировой войны. Но мы лишь пожимали плечами: все эти отвратительные Greuelgeschichter[62] всегда воспринимались нами если не как чистый вымысел, то, во всяком случае, как страшное преувеличение.
И в Норвегии бывали случаи жестокого обращения с детьми, случаи насилия над женщинами, но мы всегда были убеждены, что совершали эти преступления просто подонки или дефективные. Мы привыкли считать, что нормальный человек на подобное не способен. Я не собираюсь излагать здесь эти Greuelgeschichter, могу сказать лишь одно: то, с чем столкнулись мы в Норвегии во время немецкой оккупации, убедило большинство норвежцев в том, что в настоящее время в Германии больше ненормальных людей, нежели нормальных. Захватив нашу страну, они стали бросать мужчин в тюрьмы безо всяких законных оснований, держать в заключении, обращаться с ними так жестоко, как мы никогда не могли бы себе представить. Наше правосудие было попросту ликвидировано, а ведь ни один народ в Европе не является столь законопослушным, как мы, норвежцы. Мы настолько благоговеем перед законом и правосудием, порой готовы так скрупулезно следовать юридическим нормам, что это порой приводит к комическим ситуациям. Ведь законы для нас — не просто собрание запретов и разрешений, за выполнением которых следят полиция и спецслужбы. Для нас, норвежцев, закон и право — это естественно присущее нам представление о наших обязанностях по отношению друг к другу, о наших правах, которые мы никому не позволим нарушить; эти правила формулируются нашими общественными деятелями, которых мы сами выбираем с тем, чтобы они следили за функционированием правового аппарата в государстве; это те люди, которых мы уважаем, потому что мы сами уполномочили их действовать от нашего имени. В Норвегии так было всегда, хотя порой и случались какие-то отступления; с незапамятных времен крестьяне встречались с королем на тинге[63], для того чтобы обсудить и сформулировать законы нашей страны. «Фундаментом моей страны является закон, и да не сокрушит ее беззаконие», — таковы первые слова самого старинного документа, известного в норвежской истории как «Основополагающий закон». Что же тогда удивительного в том, что мы с искренней ненавистью отнеслись к пришельцам, чужакам, которые путем беззакония разрушают нашу страну, ту страну, что мы создавали на законных основаниях в течение двух тысяч лет?
