Но Молотов продемонстрировал заинтересованность именно в «мелких повседневных вопросах». Он проигнорировал желание Гитлера поговорить на отвлеченные темы и предложил сосредоточиться на безотлагательных практических вопросах, таких как намерения Германии относительно Финляндии. Гитлер быстро ответил на этот вопрос («Финляндия остается в сфере интересов России») и перенесся в мир будущего — во времена «после завоевания Англии», когда «Британская империя будет разделена, как обанкротившееся имение, раскинувшееся на 40 миллионах квадратных километров. И в этом обанкротившемся имении Россия получит доступ к океану, который всегда будет свободен ото льда и судоходен». Однако трудно было представить себе человека, который был бы менее заинтересован, чем Молотов, в разделе имущества страны, которую еще только предстояло завоевать, причем и победа совсем не гарантирована. Во время следующей встречи, уже с Риббентропом, Молотов вполне ясно сказал, что ему хорошо известны германские планы на будущее, которые основаны на одном лишь предположении, что война с Великобританией «фактически уже выиграна».
Граничившее с открытой издевкой отрицание Молотовым харизмы Гитлера было отражением не только его собственных взглядов, но и презрительного отношения Сталина к подобному стилю руководства. В борьбе за политическое наследие Ленина Сталин сумел сокрушить как минимум двух харизматичных противников — Зиновьева и Троцкого. Он победил их посредством хитрости и грубой силы. Гитлер уповал на риторику, которая привлекала его сторонников, в то время как Сталин использовал совершенно иные методы. «Не стоит доверять словам, — говорил он. — Дела важнее слов»‹35›. Так что провал переговоров с Молотовым был предсказуем, и вскоре после них, 18 декабря 1940-го, Гитлер отдал официальную директиву о начале разработки плана «Барбаросса» (Unternehmen Barbarossa) — плана вторжения в Советский Союз.
Между тем события в Польше продолжали демонстрировать, как отношения между Гитлером и его сторонниками могут порождать как огромную энергию, так разрушительность системы. Как это было и до войны, неспособность Гитлера ставить четкие задачи определяла образ действий его идеологических соратников. Как утверждает профессор Норберт Фрай, «важнее всего было быть расплывчатым в рассуждениях, ведь ты все равно не имел ясной картины, даже будучи на вершине иерархии»‹36›. Как сказал Йозеф Геббельс во время закрытого брифинга для немецкой прессы 5 апреля 1940 года: «Если сегодня кто-то спросит нас, как воспринимать новую Европу, мы вынуждены будем признать, что сами этого не понимаем. Ну, у нас конечно же есть соображения на этот счет. Но если мы их озвучим, это немедленно создаст нам новых врагов и породит противодействие… Сегодня мы говорим Lebensraum (борьба за жизненное пространство), и пусть каждый воображает себе все, что хочет. А мы узнаем, чего мы хотим, когда придет время»‹37›.
Примером могут служить новые правители Польши, чьи действия привели к ошеломляющему уровню насилия и беспорядка. Так, Артур Грайзер, возглавлявший Вартегау (название Западной Польши после ее аннексии Третьим рейхом, ставшее одним из рейсгау нацистского государства) в Польше, и Артур Форстер, гауляйтер рейхсгау Данциг — Западная Пруссия, обладали огромной личной властью и не были напрямую никому подотчетны. Оба были гауляйтерами, то есть окружными лидерами (рейх разделялся на «Gau» — округа, каждым из которых и управлял гауляйтер). Гауляйтеры назначались Гитлером напрямую и отчитывались непосредственно перед ним. Многие были его соратниками с самого возникновения нацистского движения. Альберт Форстер, например, поступил на службу в СА в 1923-м в возрасте 21 года. Гитлер сказал и Форстеру, и Грайзеру, что «у них есть десять лет на германизацию их провинций, и его не интересует, какие методы они будут использовать»‹38›. В результате этой свободы действий, каждый использовал свои собственные методы: Грайзер, близкий соратник Гиммлера, использовал проверенные нацистские методы определения «немецкости», Форстер, не менее жестокий, но куда более предпочитавший laissez-faire[8] в своих методах, считал, что будет проще и быстрее определять «немецкость» целых деревень и «онемечивать» население в массовом порядке. В обоих случаях последствия для тех, кто оказывался «не-немцем» были катастрофическими: их депортировали на территорию Генерал-губернаторства[9] навстречу практически неизбежной голодной смерти.
Еще больший хаос в Польше спровоцировало прибытие нескольких сотен этнических немцев, которые, по соглашению со Сталиным, эмигрировали на территорию рейха из вошедших в состав СССР балтийских государств. Для многих из них было шоком узнать, что рейх, в котором им пообещали дом, располагался не в довоенных границах Германии, а на вновь присоединенных территориях, еще недавно бывших Польшей. Некоторым из этих новых иммигрантов просто отдали квартиры и магазины, принадлежавшие депортированным полякам или отправленным в гетто евреям. А большинство этнических немцев и вовсе не получили никаких домов, оставшись в лагерях временного содержания дожидаться, пока нацистские власти разберутся с возрастающим ворохом проблем.
Руководил всеми этими издевательствами над людьми Генрих Гиммлер. Ему, как и Форстеру, Грайзеру и другим нацистским руководителям Польши, Гитлер предоставил огромную свободу действий в деле расовой реорганизации Польши. И Гиммлер знал, что фюрер поддержит любую жестокость и любые крайности для достижения этих целей. К тому же Гиммлер, несмотря на то что в 1940 году ему было всего 39 лет, был ветераном нацистского движения. Он принимал участие в Пивном путче в 1923-м, а затем, в 1934 году, пошел против своего старого патрона Эрнста Рема во время «Ночи длинных ножей».
Более того, Гиммлер был ярым приверженцем теории о ключевой роли «расы» в истории человечества. «Мы должны четко понимать одну вещь, — сказал он во время встречи нацистских гауляйтеров в феврале 1940 года, — мы должны быть убеждены — и я верю в это так же, как я верю в Бога, — что нордическая кровь — это лучшая кровь на Земле… И через тысячи лет она будет лучшей. Другой такой крови нет. Мы выше, чем что бы то ни было и кто бы то ни был. И как только мы освободимся от комплексов и ограничений, не будет никого, кто сравнится с нами в качестве и силе»‹39›.
В целях поиска «лучшей крови» Гитлер в октябре 1939 года назначил Гиммлера на пост рейхскомиссара по вопросам консолидации германского народа, отвечавшего за реализацию расовой переселенческой и поселенческой политики нацистского режима, и на этой должности Гиммлер попытался провести одну из наиболее масштабных этнических реорганизаций в истории. Как Геббельс написал в своем дневнике в январе 1940-го, «Гиммлер сейчас занимается перемещением населения. С переменным успехом»‹40›.
Причина, по которой Гиммлер смог развязать насилие на Востоке в таких масштабах, была очевидной — Гитлер верил в его безграничную преданность и убежденность в «харизматическом гении» фюрера. Еще в 1923-м, до личного знакомства с Гитлером, Гиммлер написал о нем: «Воистину это великий человек и, что еще важнее, человек настоящий и чистый»‹41›. Но, несмотря на все доверие со стороны фюрера, руководитель СС вынужден был отстаивать свои инициативы в борьбе с другими властными структурами на территории Польши. Так, когда Гиммлер выразил недовольство тем, как вяло проводится политика расового отбора Альбертом Форстером в Данциге — Западной Пруссии, то столкнулся с практически непреодолимыми препятствиями, поскольку Форстер, как гаулейтер региона, имел прямой доступ к Гитлеру. У Гиммлера тогда же начался конфликт и с Герингом. Геринг получил возмущенное письмо от Ганса Франка, нацистского правителя Генерал-губернаторства Польши, который писал к Герингу как ответственному за реализацию «четырехлетнего плана» с просьбой обратить внимание на последствия массовых депортаций во вверенные ему районы Польши в рамках программы Гиммлера по расовой реорганизации.
Но Гиммлер был мастером маневрировать в условиях конфликта интересов честолюбивых руководителей. Он знал, что Гитлер не любит вникать в бюрократическую переписку и предпочитает, чтобы подчиненные угадывали его желания непосредственно по речам. Вот почему Гиммлер понял, что требуется от него лично и от СС в целом для удара по Рему и руководству СА в целом. Но он также понимал, что иногда — хоть и не часто — полезно представлять фюреру свои предложения в письменном виде. Впрочем, письменные петиции следовало подавать только в случае экстренной необходимости и только тогда, когда Гитлер пребывал в подходящем расположении духа. В мае 1940 года, по мнению Гиммлера, ситуация отвечала обоим этим условиям, поэтому он направил фюреру длинный меморандум под названием «Об обращении с инородцами на Востоке». Гиммлер крайне нуждался в помощи Гитлера в вопросах проведения расовой политики в Польше и направил ему этот документ с таким расчетом, чтобы фюрер получил его в тот момент, когда немцы успешно сражались во Франции.
