Получил твое письмо от 31.VII с описанием твоих поездок с Вал[ерианом] Ив[ановичем] – рад, что ты хоть немного можешь развлечься, а то быть с малышами от утра до вечера марка не из особенно легких. Вероятно, через неделю Вал[ериан] Иван[ович] уже выедет, закончивши свой курс… ожидаю от него миллионы всяческих рассказов. С этим письмом посылаю тебе снимок моего «штаба» за время с 30 июля по 5 августа с моей двуколкой, в которой помещается мое походное имущество и которой заведует знаменитый Шпонька, владелец, кроме того, жеребца «Вельможи», двух кобыл и дочки одной из них «Куклы»… Рисовал «штаб» тот же Дим[итрий] Иван[ович]. В лесу, отдельные деревья которого ты видишь, я много гулял, думал о моей далекой детке и о многих вопросах, которые лезли, напирали в мою бедную голову.
В лесу есть маленький домик, вроде охотничьего, а возле него у дороги стоял кивот с иконой богоматери «Mater Dolorosa». В день нашего ухода, несмотря на дождь, мы пошли с моим начальником связи, чтобы посмотреть на Богоматерь; две слезы ее, катящиеся по прекрасному лицу, произвели на моего молодого товарища такое сильное впечатление, что он видел их во сне. Мы пришли и пробыли несколько минут в тихом, уютном, давно покинутом месте. Лил дождь, кругом было пустынно, обрушенно, забыто. Плачущая Богоматерь чудно гармонировала с углом, в котором некогда жили весело и на который теперь слезливо проливал дождь свои легкие капли. Деревья качали своими верхушками и – странно – не все, а только 2–3. Я ушел раньше, мой товарищ снял рисунок Богородицы, завернул трубкой и унес с собою. Я думаю, в лесном углу стало теперь совсем уныло и пустынно…
Вставила ли ты в раму Богоматерь, которую привез тебе Осип. В лесу я вспомнил об ней. Думаю, что Маслов к тебе уже приехал, и тебе будет легче. Давай твою головку и губки, а также наших малышей, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
8 августа 1915 г.Дорогая моя женушка!
Стоит почтарь с ножом у горла и говорит, что ему нужно ехать. Берусь и беседую, как всегда, наскорях, с моей радостью и опорой в жизни (правда, вышло не здорово, а громко)… Сейчас мы стоим на позиции, и все мои заботы сводятся к тому, чтобы ребята зря не высовывались: днем у нас еще сносно, а ночью наши враги поднимают такую нервную трескотню, что нельзя показать и носу. Благодаря дисциплине и мерам у меня потери небольшие (все больше легко раненные), а полк, который я сменил, терял довольно много.
Вчера у нас был обед с дамами: днем я с нач[альни]ком команды связи гулял, и у одной избы мы увидели прелестную девочку с перевязанной рукой. В чем дело? Оказалось, лишай. Мы повели ее к врачу, он сделал, что нужно, смазал и перевязал, а отсюда с нашей дамой мы зашли к себе и пообедали. Девочку звать Фанча, 9 лет, со стально-голубыми глазами и божественными ресницами… Высматривает она меньше своих лет, худенькая и не по летам серьезная. Особенно нас бьют наповал ее глаза, когда она поднимает их в недоумении. Я во время обеда умышленно задавал ей мудреные вопросы, чтобы вызвать взмах ее ресниц и озадаченный взор глаз. Вообще, мы с детьми возимся при всяких случаях; мои молодые товарищи в этом отношении большие мои единомышленники.
Напр[имер], у Слоновского в пул[еметной] команде есть мальчик лет 13, беглец из Житомира (из 2-го или 3-го класса); пришел он к нам в гимназической куртке, а вчера вечером вижу его возвращающимся с позиции, настоящим солдатом, с вещевым мешком за плечами (сделали ему маленький и удобный, вроде ранца), с карабином. Отдает мне честь, наз[ыва]ет Ваше Выс[окоблагород]ие… все чин чином. Веселый, нос дерет кверху… и прав: двое суток был на позиции с пулеметами, в 700 шагах от противника. Теперь идет на отдых в резерв. Прелестный мальчик!
Вчера писем от тебя не было. Я это знал еще задолго до прибытия почты, так как почтарь уже из обоза 1-го разряда должен мне телефонировать, есть ли для меня письма. Вчера телефонировал так: «Для командира полка есть одно письмо, но не из дому». Это было письмо от матери убитого Мельникова, просящей об ускорении нужных для нее документов.
Итак, моя золотая лапка, живу я вечерами через день, т. е. завтра (9-го) вечером, 11-го вечером, когда от тебя приходят строки, и я жадно впиваю в себя их милое содержание; а остальные часы посвящены суровому ремеслу войны, когда думы заняты тактикой, огнем, ранами, смертью… теми картинами, которые закаляют сердце и делают его железным и упорным. Видишь, моя славная, мне удалось написать больше, чем ожидал… почтарь где-то зазевался и не пристает. Завтра от тебя придет не менее двух писем. Давай мне твою драгоценную головку, губки, а также подводи нашу лихую троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
10 августа 1915 г.Дорогая Женюрочка!
Вчера получил твои три письма от 2-го (2) и от 3-го, с забавным описанием, как у тебя сами собой устроились казарма (Полищук) и госпиталь (Георгий). Смотри только, чтобы ты себя не затруднила с ними: ты ведь одна, дети – с одной стороны, они – с другой, тебе не разорваться. А тут, по-видимому, тебе подваливает работы хозяйственная часть полка, а иначе я не могу себе объяснить, кто поручил тебе покупать книжки? Не забывай, что мои «ребята» – народ славный, но они могут стать и бесцеремонными, если встретят слишком доброе сердце.
Не забудь, Женюша, что Геня при поступлении в гимназию и при держании экзамена пользуется какими-то правами как сын военного, отличившегося на войне. Кажется, он стоит вне конкурса, принимают его сверх нормы и т. п. Папа может об этом навести полные справки.
Только что вернулся с позиции, которую обошел всю от начала до конца. В одном месте противник, сообразив, что по окопам идет начальник (судя по ответам солдат на мое приветствие), пустил из бомбометов несколько бомб… одна из них упала от меня шагах в 12–15. Оказывается, это вещь довольно безвредная, хотя шуму дает много. Если она падает не на камень, то взрывается через 10–12 секунд, а за это время ребята мои могут удрать до Москвы. Когда падает бомба, то происходит картина, как на бою быков, когда от быка летят во все стороны дразнильщики: ребята шарах в стороны и только из-за углов и прикрытий торчат их любопытствующие глаза. Далеко их никак нельзя прогнать, на окрик взводного слышны голоса: «Да она што, слякоть одна…», «любопытно посмотреть, как ее это рванет» и т. п.
Возвратился Фокин из Москвы (был ранен и пролежал два месяца), говорит, что Москва и ухом не ведет… «с весны начинается только настоящая война», таков общий голос. Вот это правильный голос сердца России, а Петроград, судя по болтовне Г[осударственной] думы, киснет и сомнениям предается. Скоро ждем В[алериана] И[вановича] с его ребятами.
