Приехали из обоза Галя с сынком; мать немного хромает. Покормил сахаром, и поговорили, как быть. Ужок вылинял весь и стал черен, как воронье крыло; страшно жирен, на крупе глубокая впадина. Вчера лошадей смотрел ветеринар и был от него в восторге. О каких долгах ты говоришь, которые ты собираешься выплачивать с осени? Если своим или нашему турк[естанскому] другу, то с этим можно и не спешить.
Чуть не забыл. Я хочу в память войны заказать двадцать ротных икон – 16 для строевых и 4 для команд; наши старые или поломаны, или где-то забыты. Иконы должны быть в форме складня, лучше, если они будут на металле и художественно исполнены. Наведи справки, что это будет стоить. Содержание ротных праздников я тебе вышлю завтра. Пока я ассигновал по 40 руб. на икону, но ты этим не стесняйся, у меня деньги есть, и я могу назначить и бо́льшую сумму.
Янковский хорошо работает, и я его представлю к Георгию, а к 1 сентября он отправится в Одесское училище. Вчера, обходя окопы, видел его. Поговорю с Полищуком, напишу еще. Примерял сейчас плащ… хорошо. Давай головку и губки, малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей
Получила ли ты от Сережи – 100, Янковского – 150 и В. И. – 400 руб.?
Папа запрашивает относительно образа; я не могу ответить, так как батюшка в отпуску; приедет – спрошу. Папу с мамой целуй. Андр[ей].
17 августа 1915 г.Дорогая Женюра!
Едим ваши арбузы, дыни, куличи… Все, кто нас ни посетит, в недоумении и восторге: откуда это у нас такая благодать? Куличи удивительно сохранились, как будто их спекли вчера. Позавчера получил твое письмо от 9-го, – веселое и бодрое, не понял только, что обозначали пение гимна и «Спаси Господи»… ты об этом не упомянула. С «украшением» не задерживайся.
Сейчас живем на поляне среди лесных групп, ночуем в стодоле, так как в хате мешают мухи, которые начинают уже кусаться… знать, подходит осень. Один из моих батальон[ных] командиров поселился в покинутом дворце, с хорошим парком, с оставленной библиотекой, с небольшим прудом, но с парой каким-то чудом уцелевших лебедей. Вид с дворца чудный и очень далекий, но у меня не было настроения любоваться им. Пара лебедей и покинутая библиотека пахнули на меня такой грустью, что я никак не мог ее сбросить со своих плеч. Я их невольно сближал вместе – когда-то они составляли утеху их хозяину, после умственного наслаждения среди своих книг он, вероятно, спускался к пруду и здесь наслаждался в ином духе, кормя свою белоснежную пару милых величественных животных. Среди книг я успел заметить прекрасное издание Дон-Кихота с рисунками Доре… Оно уже было достаточно помято и порвано какими-то чужими руками, остальное стоит на полках… посещу и посмотрю.
Сейчас у вас начались экзамены Генюши, очень они меня интригуют, хотя я к ним теперь отношусь много спокойнее, чем прежде. В крайнем случае Генюша может пройти первый класс даже у себя дома, как это делают Игнатьевы, и это будет разумнее сделано и с удержанием в памяти иностранных языков…
От Полищука трудно было многое вытянуть, с одной стороны – зубная боль, с другой – необходимость отчитываться сбивали его с толку, и только при вопросе о Гене он оживился, описывая, как тот все знает, всем интересуется, всюду находится.
Сейчас у нас светит солнце, но вечер, и в воздухе чувствуется осенняя свежесть. Я люблю осень, и настроение мое бодрое… как и у моей милой, дорогой и ненаглядной детки, женушки. Мы с тобой крепче всех, нас ничем не проберешь, так как свою матушку Россию мы понимаем и чувствуем накрепко.
Давай головку и губки, а также малых наших, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
21 августа 1915 г.Дорогой мой Женюрок!
Не писал тебе дней 5, а так как ты привыкла получать от меня через день, то много ты наживешь себе за эти 5 дней хлопот. Получил сегодня от тебя 2 письма – от 9 и 12 августа; где от 10 и 11-го, не ведаю. Но об этом после. Не писал потому, что 1) хлопот была масса и 2) почтарь не мог вернуться раньше 5 дней, а нового обыкновенно до возвращения старого мы не посылаем.
Хлопот? 18 августа противник вздумал на меня напасть и к часу дня развил наступление по всему фронту; я тотчас же перешел в контратаку, и к вечеру результат был такой: я потерял 10 убитыми и 29 ранеными, он оставил на полях и в лесах около 250 трупов и дал мне в плен офицера и 194 солдата. Если число раненых предположить по известной норме к числу убитых, то враг потерял около полутора тысяч, т. е. в 40 раз больше против меня. Сверх того, он уступил мне свою позицию. Телеграммой полк получил похвалу и награды. Подсчитывая убитых (а этим на войне занимаются горячо, с постоянным оживлением), офицеры об этой гекатомбе трупов толковали с восторгом, прищелкивая языком. Особенно их приводило в восторг то, что на небольшой площадке возле железнодорожной канавы насчитано было 110 трупов… результат работы пулемета, которым управлял Слоновский. И все на войне так.
Когда во время мира случится жел[езно]дорожная катастрофа, то каждая жертва вызывает лишний ужас, а здесь чем больше жертв, тем лучше. Когда мало убитых и раненых, то говорят об этом с кислой физиономией… «плохое, значит, было дело». Во время боя приводит солдат-татарин пленных и, увидя меня, начинает оживленно рассказывать мне ломаным языком, как он «одын бросал одынадцать бомбов»… Брошу бомбу, гляжу, летят вверх… то две руки, то голова с ногой. Чтобы бросить ручную бомбу, надо подползти шагов на 30–40 к окопам или цепям противника – дело, требующее большого мужества. На лице татарчука, когда он описывал свои распорядки с членами врагов, сияла такая же радость, как и у моих офицеров, когда они подсчитывали трупы павших врагов.
19, 20-го и сегодня все был занят обходом позиций, причем вчера был с моими спутниками обстрелян… по нам подлецы выпустили до 15 пуль и заставили нас довольно поспешно прыгнуть в недалекие окопы. Все это берет в сутки почти все 24 часа. Сейчас, когда я пишу моей золотой детке письмо, стоит такая трескотня – орудийная, пулеметная и ружейная, что нельзя разговаривать по телефону, даже в комнатах приходится кричать во все горло. И как ко всему этому привыкаешь: идет сейчас бой и все трещит, а я моей ненаглядной голубке строчу письмо, веду душевный с нею разговор и вижу пред собою ее милое, дорогое моему сердцу личико. Сейчас получил сведение, что мои люди перешли в контратаку и, вероятно, вновь поживятся пленными. Мы это называем «нашей добычей».
Осип написал вместе с тобою и очень недоволен фамильярностью моих солдат по отношению к тебе: они тебе подают руку, входят в шапках и т. п. Конечно, они – свиньи или попросту ничего этого не понимают, но виноват и В[алериан] И[ванович], который им этого не объяснил. С другой стороны, Осип, может быть, слишком это принимает к сердцу, и ему это рисуется в мрачных слишком красках. Ну да это все дело пустое. Как сейчас меня интересует положение дел у Генюши, хотя теперь я отношусь к этому делу более спокойно… Не выйдет, пройдет первый класс дома и будет держать во второй класс. Миша и козочка, по-видимому, прелесть; если не будет ей места дома, то можно подарить в Зоологический или знакомым, у которых есть, куда деть.
