Война продолжалась. Зимой 90/89 года у римлян стояло под оружием не менее 15 легионов.[715] Помпеи Страбон, действовавший на севере, пошел на переговоры с Веттием Скатоном, но они завершились ничем (Цицерон. Филиппики. XII. 27). Его войска продолжали осаду Аскула. Он разбил шедших на подмогу городу марсов, а затем разгромил корпус повстанцев, который направлялся в Этрурию, чтобы поддержать угасавшее там восстание (Ливии. Периоха 74; Аппиан. ГВ. I. 50. 216; Орозий. V. 18. 18).
Консул Порций Катон повел наступление на марсов, но после первых успехов погиб в сражении при Фуцинском озере. Лживые языки уверяли, будто его убил сын Мария, ибо Катон похвалялся, что добился побед, каких и Марию не одержать (Ливии. Периоха 75; Аппиан. ГВ. I. 50. 217; Орозий. V. 18. 24). Погиб и другой римский военачальник, консуляр и триумфатор Тит Дидий, незадолго до этого взявший Геркуланум (Овидий. Фасты. VI. 567–568).
Суллу же сия чаша миновала. Однако год начался для него неприятным инцидентом, также связанным с гибелью римского военачальника, но не от рук врагов. Легионы Суллы предприняли осаду Помпеи, в которой участвовали и силы флота во главе с легатом Авлом Постумием Альбином,[716] которого воины вскоре забросали камнями. Многие офицеры, очевидно, настаивали на жестоком наказании виновных,[717] но «Сулла оставил столь тяжкий проступок безнаказанным и даже гордился этим, не без хвастовства говоря, что благодаря этому его люди, дескать, станут еще воинственнее, искупая храбростью свою вину» (Плутарх. Сулла. 6.16; Полиен. VIII. 9. 1). По словам Орозия, он заявил, что кровь согражданина можно искупить лишь кровью врага (V. 18. 23).
По странной иронии судьбы, за три века до этого, в 414 году, воины убили представителя того же рода – жестокого военного трибуна с консульской властью Марка Постумия Регилльского. Но тогда нескольких обвиненных в случившемся казнили или принудили покончить с собой (Ливии. IV. 50. 5; 51. 3). Правда, речь теперь шла только о легате, но и его умерщвление было делом чрезвычайным и требовавшим самого сурового наказания.
В этой истории много неясного. Ливии и Валерий Максим пишут, что воины заподозрили Постумия в измене,[718] а Орозий говорит о его высокомерии, что более вероятно, – как-никак представитель одной из знатнейших фамилий Рима! Причем, если Валерий Максим и Орозий не ошибаются, он был консуляром.[719] Но вот вопрос: Орозий называет Постумия легатом Суллы. Так ли это? Плутарх пишет, что Альбина убили воины именно Суллы. Но у Ливия говорится о том, что он начальствовал над флотом и принял смерть от рук своих воинов. В рассказе о гибели легата о Сулле Ливии и Валерий Максим вообще не упоминают (Ливий. Периоха 75; Валерий Максим. IX. 8. 3; Плутарх. Сулла. 6.16; Орозий. V. 16. 22).[720]
На основании всего этого можно предположить следующее. Постумий не был легатом Суллы,[721] а лишь взаимодействовал с ним.[722] Воины же, убившие его, названы подчиненными Суллы потому, что он принял над ними командование после гибели Альбина.[723] Но в любом случае такое поведение Суллы являлось беспрецедентным. Разумеется, дело было не только в том, что он хотел укрепить боевой дух солдат. Будущий диктатор начал «воспитывать» лично ему преданную армию, готовую идти за него в огонь и в воду.[724] И, как покажет недалекое будущее, не без успеха.
Однако совсем безнаказанными убийцы Постумия, возможно, все-таки не остались. Мы уже приводили слова Суллы о том, что солдаты, совершившие столь неслыханный проступок, будут лучше сражаться во искупление вины. Очевидно, такую возможность он им немедленно предоставил, и многие ли уцелели после боя? Это, кстати, позволяло ему сказать тем, кто требовал расправы над убийцами Постумия, что наказать их нельзя, ибо они погибли.
А пока Сулла начал наступление в Кампании и в конце апреля захватил Стабии (Плиний Старший. III. 70). Под Помпеями[725] у него произошло столкновение с повстанческим командиром Луцием Клуенцием, чей лагерь находился всего в трех стадиях (0,6 километра) от него. Один из римских отрядов потерпел поражение и бежал, но затем Сулла взял реванш. После некоторых перемещений он дал решающий бой Клуенцию, который начался с поединка галла огромного роста с низкорослым мавретанцем из войска Суллы.[726] Как обычно, Давид победил Голиафа, а корпус Клуенция был разгромлен. Побежденные бежали в Нолу, но их пускали только в одни ворота, чтобы с бегущими не проникли и римляне. Это увеличило потери италийцев. Всего погибло будто бы 50 тысяч человек – несомненно, очередные «охотничьи рассказы» из мемуаров Суллы.[727] Сам Клуенций также погиб в бою (см.: Аппиан. ТВ. I. 50. 217–221; Евтропий. V. 3. 3).
Но даже если полководец и преувеличил потери повстанцев, успех был действительно серьезным. Очевидно, именно за эту победу войско увенчало его почетным венком, corona graminea.[728] Польщенный Сулла приказал изобразить торжественную сцену награждения в росписи на своей тускуланской вилле, которая впоследствии принадлежала Цицерону (Плиний Старший. XXII. 12). Будущий диктатор намекал, что он – преемник славы древнего героя Публия Деция Муса, которого войско удостоило той же награды в 343 году, когда он спас окруженное теми же самнитами войско и организовал успешный удар по ним (Ливии. VII. 37. 2).[729] Можно не сомневаться, что тогда же армия удостоила Суллу почетного титула императора, полагавшегося победоносным полководцам.
Именно перед сражением под Нолой случилась история, о которой потом много говорили: перед сражением римский командующий приносил жертвы, и из-под алтаря выползла змея. Гаруспик Гай Постумий, предсказывая успех, стал призывать Суллу атаковать самнитов, что тот и сделал. В итоге он не только разбил неприятеля, но и захватил его лагерь, а по Цицерону, служившему тогда под его началом, – даже два (О дивинации. I. 72; см. также: Валерий Максим. I. 6. 4). Если случай с огненным столбом под Лаверной можно было толковать как угодно, то здесь не возникало никаких сомнений: Сулла – любимец богов, умеющий к тому же понимать их волю.
Затем победоносный полководец подступил к гирпинскому городу Эклану. Его жители как будто ожидали шедших на выручку луканов. Сулла, догадываясь об этом, дал им на размышление всего час, а тем временем обложил деревянную стену Эклана хворостом и через час поджег ее. Жители сдались, но римский военачальник все равно отдал город на разграбление – ведь жители сдались не по доброй воле, а под давлением обстоятельств (Аппиан. ТВ. I. 51. 222–223). Не менее вероятно, что он хотел также дать солдатам поживиться.
