– Полностью разделяю твои мысли, но не знаю, право, как еще воздействовать на папа́. Он такой нетерпимый сделался в последнее время. Чуть не по его – сразу в крик.
– Знаю, знаю. А не поможет ли нам Мари?
– Нет, к сестре обращаться бесполезно. У нее, во-первых, все мысли о маленьком Саше – он родился слабенький, и врачи тревожатся за его жизнь. Во-вторых, она с Лермонтовым повздорила и теперь раздражается, как слышит его имя.
– Жаль, конечно. А твоя мама́? Ведь она в восторге от его стихов, это всем известно.
– Ох, боюсь, мама́ тоже нам не помощница. К сожалению, родители отдалились друг от друга и встречаются лишь за завтраком или за обедом. Он – в делах, а она – в театрах и на балах.
– Что же делать, мой дорогой?
– Посоветуйся с Бенкендорфом. Александр Христофорович обладает способностью убеждать папа́.
– Только не в нашем случае. Он с самого начала принял сторону де Баранта и хотел раздуть историю со второй, чудом не случившейся дуэлью. Еле удержали.
– Тогда, может, Нессельроде? Он же дипломат и умеет любое дело повернуть в свою пользу.
– Но весьма негативно относится к либеральным идеям и их носителям. Грибоедова погубил ничтоже сумняшеся. Нет, я не стал бы обращаться к Карлу Васильевичу.
– Получается, больше не к кому. Не к Нелидовой же. То есть, вероятно, папа́ и прислушался бы к мнению своей фаворитки, но просить Варвару о милости я не желаю. Да и ты, я думаю, тоже?
– Да, согласен, – завздыхал великий князь. – Все-таки попробуй сам как-нибудь при случае. На прогулке, в приватном разговоре. Может, государь подобреет и изменит свое решение.
– Попробую, дядя.
Они по-родственному обнялись.
– Ни черта не попробует, – зло думал Михаил Павлович. – Побоится навлекать на себя гнев отца.
– Вряд ли стоит даже пытаться, – в свою очередь размышлял Александр. – Если отказал даже брату, своему любимчику, то меня только отругает.
Тем дело и кончилось.
2
С предписанием немедленно выехать к месту назначения Лермонтов 20 апреля вышел из заключения. Сел в коляску, поданную Андреем Ивановичем, и сказал с улыбкой:
– Ну, готовься, дядька, к дальней дороге.
– Это, стал-быть, куда же, Михаил Юрьевич?
– Снова на Кавказ.
У слуги даже щеки ввалились.
– Как, опять? – Он перекрестился. – Да за что ж такая немилость, Господи?
– За дуэль, вестимо. Очень государь-император был рассержен. Ножками топал, ручками хлопал: «А сослать, – говорит, – поручика Лермонтова к такой-то матери!» Вот и закатали.
– Свят, свят, свят! Как же бабушка без вас будут?
Михаил развел руками.
– Да уж как-нибудь. Буду приезжать в отпуск. Коли не убьют. – И велел кучеру: – Трогай, голубчик: надобно к Краевскому. А потом домой.
У Андрея Александровича он получил экземпляры только что полученной из типографии книжки «Героя нашего времени». С умилением смотрел на обложку, перелистывал страницы и никак не мог оторваться – так отец любуется своим новорожденным первенцем. И вполуха слушал издателя: тот говорил, что расходится книжка превосходно, в первые три дня продали полторы тысячи, и пришлось допечатывать; в светских салонах только и разговоров, что о новинке; все на стороне Лермонтова – против де Баранта – и переживают из-за назначения его на Кавказ.
– Да ты слушаешь ли меня, Мишель?
Поэт поднял на друга рассеянные глаза.
– Что? Прости, я отвлекся. Да, Кавказ… Ничего, как-нибудь переживем. Я предполагаю задержаться на этом свете еще, как минимум, лет на шесть.
– Не шути такими вещами, пожалуйста.
– Я и не шучу.
– Уж не Александра ли Филипповна Кирхгоф тебе нагадала?
– Нет, конечно. Я и не бывал у нее ни разу. Все ее гадания – это вздор. Сам все знаю про свою судьбу.
– Что же ты знаешь?
– А об этом – молчок.
Михаил взял с собой три пачки книг, перевязанные бечевкой. Объяснил: для подарков любимым людям. Краевский при этом пожевал губами, вроде размышляя, сообщать или нет, но все-таки сказал:
– Знаешь ли, княгиня Щербатова в Петербурге.
Лермонтов взглянул с интересом.
– Вот как? Она вернулась?
– К сожалению, да…
– Отчего «к сожалению»? Де Барант уехал, и столкнуться с ним у нее в доме мне не посчастливится.
– Оттого что возвратилась по печальному поводу.
– Бабушка?
– Нет, сын.
Охнув, поэт даже опустился на стул.
– Миша-маленький умер?
– Да, увы. Она оставляла ребенка на Серафиму Ивановну и нянек, а те чего-то недоглядели – пневмония, плеврит – и малыш скоропостижно скончался.
– Ах, бедняжка Мэри!
– Говорят, она все время плачет.
– Надо бы к ней заехать.
– Надо ли?
– Я сегодня вечером собираюсь к Карамзиным и спрошу у Софьи Николаевны. – Он снова встал, чтобы уйти, но замешкался уже у дверей. – А не знаешь ли ты что-нибудь об Эмилии?
Краевский сразу не понял.
– Ты о Мусиной-Пушкиной?
– Разумеется.
– Нет, не знаю. Видел самого́ в Благородном собрании – он как всегда, был благожелателен и учтив, никаких тревог на физиономии.
– Что ему тревожиться! Не ему же рожать!
Михаил отправился домой. Бабушка встретила его на пороге гостиной – увидав, воскликнула:
– Похудел-то как! Смотреть не на что. Кожа да кости. – Обняла и всплакнула. – Я как чувствовала, Мишутка. И гадания были нехорошие.
– Не переживайте, ма гран-маман [50] , это все пустое. Лучше поглядите на книжку. Правда, хороша?
Но Елизавете Алексеевне было не до книг.
– Да, красивая, но она не заменит мне тебя.
– Отчего не заменит? Здесь моя душа и мысли. Тело бренно, а страницы, строчки, буквы сохранят мою душу навсегда.
– Одно сознание того, что опять ты будешь где-то далеко и в опасности, меня убивает.
– Так похлопочите – через Дубельта, через Жуковского – может, выйдет мне послабление?
– Ну, конечно: бабушка – похлопочи, а самому подумать, чтобы не ходить на дуэль, было недосуг?
– Я сражался за честь прекрасной дамы.
– Так ли она прекрасна, коли убежала, и не поддержала тебя, и не защитила в суде? Вот Бог и покарал ее смертью сына.
Лермонтов нахмурился.
– Вы несправедливы.
– Очень даже справедлива: так ей, паршивке, и надобно.
Вечером поехал к Карамзиным. Гости салона встретили его как героя, всячески поносили де Баранта, сожалели о решении императора, восхищались книжкой, новыми стихами в «Отечественных записках», желали скорейшего возвращения с Кавказа целым и невредимыми. Вяземский спросил:
– А Столыпину вашему присудили что-нибудь?
– Монго? Ничего серьезного. Государь-император только высказал, что тому негоже прохлаждаться в отставке и пора снова пойти послужить. Алексей в раздумье. Надевать мундир он не рвется, но ослушаться тоже не решается. Может быть, и встретимся на Кавказе.
