лица его ничего хорошего не предвещало.
– Садитесь, молодой человек, – сурово предложил хозяин деду и надолго замолчал. Наконец он произнес: – Вот что, милостивый государь. Вам доверена почетная миссия – заплатить весь долг за гостиницу, где жили ваши друзья. Вы удивлены? Вы ничего не знаете? Будто? Ну-с, так вот: сегодня ночью вся ваша великолепная труппа удрала-с. А вас оставили как заложника. Бежать вам не удастся – проспали-с!
Дед сидел как громом пораженный, не в силах вымолвить ни слова.
– Итак, – продолжал хозяин, – либо вы заплатите все деньги сполна… – тут он сделал многозначительную паузу, – либо я вас упеку в каталажку. В кутузку-с. Понятненько?
Нависла гнетущая пауза. Дед лихорадочно соображал: «Очевидно, шарлатан-директор сказал артистам, что оставил мне деньги. Они поверили и… Но что теперь делать? Продать нечего, кроме реквизита и костюма, но без них артист обречен на голодную смерть. Как же быть? А что, если…»
Наконец он уверенно произнес:
– Завтра я непременно заплачу вам весь долг. Сполна.
– Ах вот как? Почему ж именно завтра? – с иронией спросил хозяин.
– Деньги у меня будут только завтра, – твердо сказал дед.
– Завтра так завтра… поглядим-посмотрим-с…
– А сегодня, – продолжал дед, – я прошу вас отпустить меня. Мне нужно немедленно переговорить с губернатором. В залог я оставлю наиценнейшую свою вещь – реквизит.
– Что ж… – подумав, решил хозяин, – идите. Только уж не обессудьте – до дома губернатора вас проводят мои люди.
О чем дед говорил с губернатором, он нам не рассказывал. Важно другое: на следующее утро, когда город проснулся и люди вышли на улицы, они увидели, что над площадью, где недавно стоял цирк, протянута металлическая проволока, одним концом привязанная к крыше трехэтажного деревянного дома, а другим – к более высокой крыше гостиницы. В центре площади, под самой проволокой, стоял, притоптывая замерзшими ногами, оркестр пожарных. Мороз был лютый, но толпа любопытных все росла и росла.
Оркестр грянул бравурный марш, и на крыше трехэтажного дома вдруг появился человек. Сбросив шубу, он остался в трико. Черные волосы его развевались на ветру. Зрители, как по команде, подняли головы.
Подтянув к себе огромный шест, прислоненный к канату, смельчак взял его в руки и осторожно ступил на проволоку. Оркестр замолчал. Наступила мертвая тишина. Канатоходец сделал шаг и остановился, потом шагнул еще раз, опять постоял, балансируя шестом, и вдруг решительно пошел по проволоке к крыше гостиницы. Дойдя почти до ее края, он бросил шест и осторожно сел на канат, затем лег и, полежав несколько секунд, снова сел. Мороз усиливался. Вокруг канатоходца клубился густой пар. Казалось, это дым обволакивает его.
Неожиданно для зрителей артист сорвался и повис на проволоке, держась за нее руками в белых перчатках. Секунду повисев так, он зацепился за канат ногами, как на салазках, поехал вдоль него назад и вскоре оказался на крыше дома.
Грянул оркестр. Публика кричала, пораженная и восхищенная, на плед, расстеленный прямо на площади, летели деньги.
Никем не замеченный, канатоходец спустился по лестнице, вышел из дома, сел на извозчика и отправился прямо к губернатору.
Когда молодой артист вошел в кабинет губернатора, тот усадил его в кресло.
– Может быть, сначала горячего чаю, а уж потом дела? – весело спросил губернатор.
– Если не откажете, сначала стопку коньяку.
Выпив коньяк залпом, дед мгновенно уснул. Сколько времени он проспал, неизвестно, но, когда проснулся, на столе рядом с ним лежала груда денег.
– Проснулись? Вот и отлично, – послышался голос губернатора, – а это, – губернатор показал на деньги, – это все принадлежит вам, отважный человек! Скажите, сколько лет вы исполняете ваш опасный номер?
– Этот номер? – усмехнулся дед. – Впервые в жизни!
Губернатор медленно опустился в кожаное мягкое кресло.
– Если бы я знал раньше, ни за что не допустил бы такого безумия.
Молодой артист промолчал.
– Скажите… – вдруг с неожиданной робостью произнес губернатор, – а какого цвета были ваши волосы?
– Почему же были? – расхохотался дед. – Меня в шутку цыганом называют. Черные!
– Были… – тихо произнес старый губернатор. – А теперь они такие же белые, как мои.
В 1909 году cемейство Жеймо гастролировало в варшавском цирке. Гастроли прошли удачно, публика принимала труппу очень хорошо. Но наконец, настал день, когда гастроли закончились. Мои родители пришли в цирк попрощаться с артистами (меня тогда еще не было на свете) и заодно посмотреть репетицию вновь прибывших на замену гастролеров: жокея-наездника из Парижа и виртуоза-балалаечника из Сибири. Оба работали великолепно.
– Поздравляю, – сказал мой будущий папа директору цирка, – а вы волновались.
– Согласен. Отличные артисты. И все-таки жаль, что вы уезжаете.
На следующий день наше семейство отправилось в турне по всей Польше. А через две недели, 29 мая, в Волковыске была остановка, там родилась я. Прошло еще немного времени, и мы покинули Польшу. Вернулись в Россию…
В 1918 году нас пригласили в цирк Кадыр-Гуляма, таков был псевдоним Владислава Янушевского. Человек это был довольно эксцентричный, ходил обычно в рваных брюках и худых башмаках, зато на руке его неизменно красовалось кольцо с огромным бриллиантом. Зимой на свою хламиду Кадыр набрасывал шикарную оленью доху, а на голову надевал бобровую шапку.
Директор наш был очень добрым, мягким и веселым человеком. Вместе со своими учениками и женой он исполнял яркий, запоминающийся номер.
На арену выходил караван верблюдов. На них сидели юноши в турецких костюмах, а впереди всех на самом роскошном верблюде, покрытом вышитым чепраком, ехала красавица жена Кадыра, одетая турчанкой. Пройдя по кругу, караван останавливался, и верблюды ложились. Невольник выносил и расстилал ковер, и турчанка исполняла танец живота. Затем караван медленно удалялся с арены, оставалась только двуколка, запряженная злобным верблюдом, который почему-то очень любил плевать в публику. На двуколку впрыгивал Кадыр, и начинался виртуозный акробатический номер.
Помню, цирк гастролировал в Челябинске. Время было бурное, по утрам, проснувшись, мы не знали, кому принадлежит город – белым или красным.
Цирк стоял на площади, на окраине. С одной стороны от него была новенькая гостиница, где жили артисты, с другой виднелось кладбище. Нас, детей, такое соседство немного пугало, а взрослые относились к нему философски. От площади шли две дороги, одна – к центру, другая, коротенькая улочка, на которой стояла наша гостиница, вела прямо в лесок. Этот маленький лесок и был прибежищем неожиданных гостей, которые внезапно врывались в город и открывали пальбу на площади. Если бой начинался во время представления, то и в цирке иногда случалась перестрелка. Порой гимнаст, работавший под куполом, вынужден был отсиживаться наверху до конца стрельбы.
Однажды бой затянулся. Нам было пора в гостиницу, но мы боялись выйти из цирка. Наконец пальба
