Несколько неожиданно (все-таки это набросок, а не законченное произведение) герой переходит к опасениям: а вдруг ему откажут? Подобные опасения настолько памятны Пушкину, что он сосредотачивается на этом еще в начале наброска, испещряя тетрадь бесконечными вычеркиваниями в поисках подходящих слов и выражений. В результате он останавливается на варианте:
«Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей. Ожидание последней заметавшейся карты, угрызение совести, сон перед поединком – всё это в сравнении с ним ничего не значит» (VIII, 406).
Теперь он говорит на эту тему в более спокойном тоне:
«Если мне откажут, думал я, поеду в чужие краи, – и уже воображал себя на пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чемоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся – морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег – My native land, adieu. Подле меня молодую женщину начинает тошнить – это придает ее бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у меня воды – слава Богу, до Кронштата есть для меня занятие…» (VIII, 407).
Сцена, которую воображает герой, автобиографична: такой эпизод действительно имел место в жизни Пушкина. Правда, описав его внешне предельно точно, Пушкин полностью поменял его тональность и внутренний смысл.
Событие, о котором идет речь, произошло за два года до того – 25 мая 1828 г. Накануне дня своего рождения Пушкин совершил увеселительную прогулку на пироскафе в Кронштадт в компании своих друзей. Среди них: Вяземский, Грибоедов, Николай Киселев, Алексей Оленин с сестрой Анной, за ко торой Пушкин тогда ухаживал.
Петербург. Вид на Неву
Спустя тридцать лет Анна Оленина так вспоминала об этой поездке в письме к Вяземскому:
«Помните ли вы то счастливое время, где мы были молоды, и веселы, и здоровы! Где Пушкин, Грибоедов и вы сопутствовали нам на Невском пароходе в Кронштадте. Ах, как всё тогда было красиво и жизнь текла быстрым шумливым ручьем…»[14].
А вот как описал на следующий день после поездки свои впечатления Вяземский в письме к жене:
«Наконец, вчера совершил я свое путешествие в Кронштадт с Олениными, Пушкиным и прочими… Туда поехали мы при благоприятной погоде, но на возвратном пути, при самых сборах к отплытию, разразилась такая гроза, поднялся такой ветер, полил такой дождь, что любо. Надобно было видеть, как весь народ засуетился, кинулся в каюты, шум, крики, давка…
Пушкин дуется, хмурится, как погода, как любовь. У меня в глазах только одна картина: англичанка молодая, бледная, новобрачная, прибывшая накануне с мужем из Лондона, прострадавшая во всё плавание, страдает и на пароходе. Удивительно милое лицо, выразительное. Пушкин нашел, что она похожа на сестру игрока des eaux de Ronan[15].
Они едут в Персию, он советник посольства, недавно проезжал через Москву из Персии… поехал жениться в Англию вследствие любви нескольколетней и теперь опять возвращается. И он красивый мужчина и, по словам Киселева и Грибоедова, знавших его в Персии, очень милый и образованный человек, а жена – живописная мечта»[16].
Можно понять, почему Пушкин «дулся и хмурился». На пироскафе Грибоедов познакомил его со своим коллегой, советником английской миссии в Персии Джоном Кэмпбеллом, с которым они вместе работали над условиями Туркманчайского мира. Кэмпбелл следовал из Англии в Персию со своей молодой красавицей-женой. Ее «удивительно милое», «выразительное» лицо произвело на Пушкина столь сильное впечатление, что он тотчас сравнил ее с романтической героиней Вальтера Скотта.
Из разговора выяснилось, что это был счастливый брак, заключенный, как пишет Вяземский, «вследствие любви нескольколетней». Пушкин не мог не сравнить судьбу этой счастливой пары со своей собственной. Завтра ему исполняется 29 лет. А что в итоге? Неудачные поиски невесты. Унижающая его самолюбие связь с пожилой женщиной на много лет его старше…
Ко дню своего рождения, то есть сразу после поездки, Пушкин написал крайне пессимистические стихи:
26 мая 1828
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
…
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
(III, 104)
На полях этой рукописи Пушкин нарисовал профиль Джона Кэмпбелла…
Получив два года спустя согласие на брак с Натальей Николаевной Гончаровой, Пушкин, как видим, вновь вспомнил прогулку на пироскафе. Если он сравнил при этом прекрасную англичанку со своей невестой, то на этот раз у него не было оснований дуться и хмуриться…
* * *
Многие сюжетные линии и женские образы в повестях Пушкина на рубеже 1820–1830-х гг. навеяны романом Вальтера Скотта «Сент-Ронанские воды», героиня которого Клара виделась Пушкину в облике леди Кэмпбелл.
В «Метели» это тайное венчание молодой девушки с любимым человеком; обряд должен совершиться в деревенской церкви, со священником заранее договорено; невеста приезжает, случай препятствует жениху вовремя попасть в церковь, в суматохе ее венчают с другим… То же – у Вальтера Скотта.
В «Барышне-крестьянке» семнадцатилетняя дочь местного помещика, переодетая крестьянкой, встречает в лесу молодого человека, сына владельца соседнего поместья; он выручает девушку из затруднительного положения (у Вальтера Скотта это пьяный бродяга, у Пушкина – злая собака); герой с героиней знакомятся, и вскоре молодой человек, всё еще полагая, что перед ним крестьянская девушка, влюбляется в нее… В повести Пушкина героиню, как известно, зовут Лизой, причем отец звал ее на английский лад «Бетси» – уменьшительное от Элизабет. Так звали и леди Кэмпбелл – Грейс Элизабет. Более того. Гувернанткой Лизы в «Барышне-крестьянке» была англичанка по имени «мисс Жаксон», но точно так же – Люси Джаксон – звали камеристку леди Кэмпбелл. Это явствует из троекратных уведомлений в газете «Санкт-Петербургские ведомости» в июне 1828 г.: «Отъезжают за границу… капитан Кемпбель, секретарь Великобританской миссии при Персидском Дворе, с супругой и двумя слугами… и двумя служанками Елизаветой Плант и Люси Джаксон»[17].
Из этих же уведомлений в «Санкт-Петербургских ведомостях» выясняется, что Кэмпбеллы провели в Петербурге полтора месяца. Имеется документальное свидетельство, что они встречались там с Грибоедовым. Именно тогда Кэмпбелл предупредил Грибоедова о грозящей ему в Персии опасности: «Берегитесь! вам не простят Туркманчайского мира!». Разговор этот происходил в присутствии Фаддея Булгарина, который и донес о нем в Третье отделение[18].
