Ненависть к зятю
Старушка Арсеньева (а именно в таком качестве знали ее все тогдашние родственники и знакомцы, хотя Елизавета Алексеевна родилась в 1773 году, и в 1817, когда умерла Машенька, ей было всего-то 44 года) считала, очевидно, что жизнь ее прожита. Иначе зачем бы в том возрасте, когда светские дамы предпочитали скрывать свои лета или убавляли их, тарханская помещица их себе… прибавляла? Этому может быть только одно объяснение: старый человек требует к себе почтения и заботы. Перед бедным отцом Мишеньки она отлично сыграла роль старухи (а играть старуху начала аж в 1811 году, когда ей не было еще и сорока!), которую обижать – стыдно. Удивительное сочетание расчета, двоедушия и жажды иметь над родными людьми власть, поскольку своим умом они жить не имеют права.
Поместив молодую чету под домашний контроль, она, конечно, добилась не того результата, которого желала: Юрий Петрович, вместо того чтобы смиренно выказывать благодарность, пробовал проявить самостоятельность, а Машенька, видя в маменькиной заботе только гнет, который свел в могилу отца Михаила Васильевича, заступалась за мужа и плакала. Счастливой такую жизнь не назовешь. И хотя потом всем знакомым и незнакомым Елизавета Алексеевна жаловалась на непутевого зятя и обвиняла его в смерти ее Машеньки, в глубине души она, наверно, ощущала и собственную вину.
Е. А. Арсеньева (бабушка поэта)
Неизвестный художник (нач.19 в.)
А жаловаться на Юрия Петровича она стала сразу же, как выдала дочку замуж. А когда зять стал «рыпаться», стали циркулировать те самые слухи – о том, какой он нехороший, какой жестокий, какой неблагодарный и какой ловелас. О том, как Машеньке не повезло с мужем, знали все адресаты писем Елизаветы Алексеевны. М. М. Сперанский, тоже близкий Столыпиным, назвал взаимоотношения зятя с Елизаветой Алексеевной «тяжким крестом», а вполне себе моложавую и крепкую родственницу – «бедной старушкой». Весь клан Столыпиных был на ее стороне.
Юрий Петрович, конечно, святым не был, но терпение проявлял ангельское. Иначе как объяснить, что молодые смирились с тем, что Арсеньева не выделила дочери законное приданое? Марии Михайловне было выделено это приданое в 25 000 рублей еще отцом, но молодая семья этих денег так и не увидела. Более того, теща составила даже заемное письмо, в котором как бы брала в долг у Юрия Петровича именно эту сумму. И обязалась ее выплатить:
«Лето 1815 года августа в 21-й день вдова гвардии поручица Елизавета Алексеева дочь Арсеньева заняла у корпуса капитана Юрия Петрова сына Лермонтова денег государственными ассигнациями двадцать пять тысяч рублей за указные проценты сроком впредь на год, то есть будущего 1816 года августа по двадцать первое число, на которое должна всю ту сумму сполна заплатить, а буде чего не заплачу, то волен он, Лермонтов, просить о взыскании и поступлении по законам. К сему заемному крепостному письму вдова гвардии поручица Елизавета Алексеева дочь Арсеньева, что подлинно у корпуса капитана Юрия Петрова сына Лермонтова денег 25 000 заняла, в том и руку приложила».
Заемное письмо датировано 1815 годом, так что понятно всё: споры о приданом велись периодически, и споры эти были мучительны и противны зятю, и если имеется способ их разрешить при помощи этого своего рода векселя – так бога ради: придет 1816 год, теща рассчитается, и можно будет подумать, как устроить свою, независимую, жизнь.
Но молодые напрасно ожидали живых денег – не выплатила, а составила новое заемное письмо, и всё на ту же сумму. А после смерти дочери она больше всего боялась, что Юрий Петрович воспользуется этим письмом, и деньги «уйдут на сторону», то есть из арсеньевского дома. И написала новое заемное письмо точно по тому же образцу, написала, между прочим, через четыре дня после смерти Машеньки:
«Лето 1817 года февраля в 28-й день вдова гвардии поручица Елизавета Алексеева дочь Арсеньева заняла у корпуса капитана Юрия Петрова сына Лермонтова денег государственными ассигнациями двадцать пять тысяч рублей за указные проценты сроком впредь на год, то есть будущего тысяча восемьсот осмнадцатого года февраля по двадцать осьмое число, на которое должна всю ту сумму сполна заплатить, а буде чего не заплачу, то волен он, Лермонтов, просить о взыскании и поступлении по законам. К сему заемному крепостному письму вдова гвардии поручица Елизавета Алексеева дочь Арсеньева, что подлинно <у> корпуса капитана Юрия Петрова сына Лермонтова денег двадцать пять тысяч заняла, в том и руку приложила. У сего крепостного заемного письма артиллерии штабс-капитан и кавалер Афанасий Алексеев сын Столыпин свидетелем был и руку приложил. У сего крепостного заемного письма подполковник и кавалер Григорий Васильев сын Арсеньев свидетелем был и руку приложил. Сие заемное письмо писал крепостных дел писарь коллежский регистратор Александр Брызгалов. Запрещения нет, буде подлинно нигде запрещения – совершить по указам. Секретарь Игнатий Семенов 1817 года марта в первый день сие заемное письмо в чембарском уездном суде подлинником в книгу записал. В добавление за негербовый лист деньги двадцать пять рублей принял и совершил крепостных дел надсмотрщик губернский секретарь Ларион Егоров».
Зная мягкосердечие зятя, которое Елизавета Алексеевна считала просто слабостью воли, она могла бы «играть письмами» и дальше. Только страх, еще более сильный, что зять заберет Мишеньку насовсем, заставил ее расстаться с деньгами: она отдала их… в 1819 году и под особое условие, что внук остается до совершеннолетия с ней, бабкой, «бедной старушкой» сорока шести лет.
В чем причина такой ненависти к зятю? Только ли его бедность и, как думала она тогда, худородность Лермонтовых? Очевидно, нет. Как все молодые люди, Лермонтовы хотели жить привольно и приятно. В «привольно» входило желание ездить по гостям, совершать путешествия в Москву и Петербург, посещать светские вечера, а в «приятно» – покупать то, что им нравится, ни в чем себе не отказывать и прочее, прочее, прочее. Все это Арсеньева считала безделицей. Она вышла из рода Столыпиных, где сочетались природная бережливость и тяга к накоплениям на будущее – для детей, внуков, правнуков и т. д. Расточителей среди них практически не было. В пример зятю, желавшему вести нормальную обеспеченную жизнь, которой была достойна Мария Михайловна и о какой мечтал, наверное, он сам, пройдя через бедность собственной, теща ставила ежедневный труд и режим экономии. В Тарханах он накушался этим до отвращения. Сначала ценой послушания служило счастье Машеньки, а после ее смерти – счастье Миши.
Смерть дочери она пережила очень тяжело. И в то же время рациональная, хищная сторона ее натуры проявилась в том, что буквально сразу после похорон Елизавета Алексеевна поставила вопрос о Мише прямо и без всякой дипломатии: либо внук остается с ней и будет всем необходимым обеспечен, либо Юрий Петрович его забирает, но тогда не получит денег, оставшихся ему за Машей. Впрочем, этот ультиматум был несколько подслащен: отцу обещалось, что вопрос, где жить сыну, будет решен через два года, когда ребенок окрепнет.
