Смерть дочери она пережила очень тяжело. И в то же время рациональная, хищная сторона ее натуры проявилась в том, что буквально сразу после похорон Елизавета Алексеевна поставила вопрос о Мише прямо и без всякой дипломатии: либо внук остается с ней и будет всем необходимым обеспечен, либо Юрий Петрович его забирает, но тогда не получит денег, оставшихся ему за Машей. Впрочем, этот ультиматум был несколько подслащен: отцу обещалось, что вопрос, где жить сыну, будет решен через два года, когда ребенок окрепнет.
Молодая старушка сумела поднять для защиты своих прав на внука всю столыпинскую гвардию. В ее пересказе поведение Юрия Петровича выглядело как поведение стяжателя, который жаждет отнять все самое ей дорогое и принадлежащее по праву. Недаром М. Сперанский, друг Аркадия Столыпина, брата Елизаветы Алексеевны, называл отца Лермонтова «страшным и, говорят, худым человеком», а Арсеньеву – «воплощенной кротостью и терпением». Во всяком случае, в переписке Столыпиных именно Елизавета Алексеевна считается пострадавшей стороной. Именно она «осиротела» со смертью Марии Михайловны, а не супруг Маши Юрий Петрович. С ним все было решено изначально: пусть отправляется туда, откуда явился, то есть в Кропотово. Он и отправился – один, без сына.
А Елизавета Алексеевна, изгнав ненавистного зятя, занялась первоочередными делами. Она решила полностью избавиться от печальных воспоминаний. Дом, в котором умерла дочь, а прежде отец Маши Арсеньев, она видеть не могла. Поэтому увезла внука в Пензу, а в Тарханах начались преобразования. Бабушка продала дом на снос, хотя снос был специфический. Тарханская помещица не желала продешевить, и дом продавался, так сказать, на вывоз, чтобы собрать его по чертежам на новом месте и в прежнем виде. Так выходило повыгоднее. Практически на месте снесенного дома она приказала поставить часовню – в память о дочери и муже. Взамен же большого тарханского дома был выстроен дом поскромнее – и расходов он требовал меньше, и никаких нехороших воспоминаний не хранил. Так что внуку Мишелю никакой памяти о матери и деде не оставили: разве что альбомы, в которых были записаны стихи про любовь и разлуку, да ее дневники, которые до потомков не дошли. Известно, что дневник матери (или дневники, тут современники путались) взрослый Михаил Юрьевич имел при себе всегда, но после его смерти дневника(ов) не нашли. В составленной полицией описи имущества, оставшегося от погибшего на дуэли поэта, никакого дневника нет. Может, остался в Тарханах, а может – спрятал от чужих глаз или уничтожил верный слуга.
Поступок Елизаветы Алексеевны – такое радикальное уничтожение памяти о близких людях – сложно понять, если не учитывать особенность ее характера: все, что травмировало Арсеньеву или навевало безрадостные мысли, она попросту предпочитала уничтожать. Очевидно, руководствовалась правилом: смотреть нужно вперед, а не назад.
В ее новом будущем не было ни мужа, увидев бездыханное тело которого Елизавета Арсеньевна изрекла «собаке – собачья смерть», ни болезненной дочери, посмевшей сделать собственный выбор и поплатившейся за это домашним заключением и ранней смертью, ни, тем более, – Юрия Лермонтова, разрушившего некогда ее планы на устроение будущего Машеньки.
Там был только маленький Мишель, носивший ненавистную ей фамилию Лермонтов. И уж его-то жизнь она собиралась устроить правильно, как подобает людям ее круга. Из своих рук эту жизнь она выпускать не собиралась.
Мишель
Жажда жизни и склонность к разрушению. Тарханский демон
В 1817 году, когда Юрий Петрович хотел забрать сына в Кропотово, он столкнулся с непримиримой позицией бабушки. Свое желание не отдавать внука она озвучила четко: деньги, обещанные за Машей и закрепленные заемными письмами, он получит, но Мишеля – оставим этот вопрос до совершеннолетия. Вот тогда-то и прозвучали приговором слова ее завещания с особыми условиями:
М. Ю. Лермонтов (ребенком)
Неизвестный художник
«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь. 1817 года июня 10 дня я нижеподписавшаяся вдова гвардии поручица Елизавета Алексеевна дочь по муже Арсеньева, будучи в твердом уме и совершенной памяти и пользуясь всемилостивейше пожалованной российскому дворянству 1785 года апреля 21 дня грамотой 22 статьею, постановила твердым и непоколебимым сие духовное завещание в следующем: лишась я Арсеньева мужа моего гвардии поручика Михайлы Васильевича Арсеньева и законной дочери, прижитой в супружестве с ним мужем моим Марьи Михайловны, на лицо коих учинено было мною духовное завещание прошлого 1807 года сентября в 30-й день и явлено Пензенской губернии в чембарском уездном суде, по которому по смерти моей завещевала и из движимого и недвижимого имения моего, состоящего Пенз. губернии, Чембар. уезда в селе Никольском, Яковлевское тож, дошедшего ко мне по купчей в 1794 году ноября в 13 день, от действительного камергера и кавалера Ивана Александровича Нарышкина, половину мужу моему, а другую половину дочери моей. А как во власти Божией лишась смертью означенного мужа моего и единственную от нас в браке прижитую дочь Марью Михайловну (на лицо коих то имение завещеваемо было), то с прекращением их жизни уничтожается вся сила той учиненной мною в 1807 году духовной. После дочери моей Марьи Михайловны, которая была в замужестве за корпуса капитаном Юрием Петровичем Лермантовым, остался в малолетстве законной ее сын, а мой родной внук Михаило Юрьевич Лермантов, к которому по свойственным чувствам имею неограниченную любовь и привязанность, как единственному предмету услаждения остатка дней моих и совершенного успокоения горестного моего положения, и желая его в сих юных годах воспитать при себе и приготовить на службу его императорского величества и сохранить должную честь свойственную званию дворянина, а потому ныне сим вновь завещеваю и предоставляю по смерти моей ему родному внуку моему Михайле Юрьевичу Лермантову принадлежащее мне вышеописанное движимое и недвижимое имение, состоящее Пензенской губернии, Чембарской округи в селе Никольском, Яковлевское тож, по нынешней 7-й ревизии мужеска пола четыреста девяносто шесть душ с их женами, детьми обоего пола и с вновь рожденными, с пашенною и непашенною землею, с лесы, сенными покосы и со всеми угодии, словом все то, что мне принадлежит и впредь принадлежать будет, с тем однако ежели оной внук мой будет по жизнь мою до времени совершеннолетнего его возраста находиться при мне на моем воспитании и попечении без всякого на то препятствия отца его, а моего зятя, равно и ближайших г. Лермантова родственников и коим от меня его внука моего впредь не требовать до совершеннолетия его, со стороны же своей я обеспечиваю отца и родственников в определении его внука моего на службу его императорского величества и содержании его в оной соответственно моему состоянию, ожидая, что попечения мои сохранят не только должное почтение, но и полное уважение к родителю его и к чести его фамилии; в случае же смерти моей я обнадеживаюсь дружбой моей в продолжение жизни моей опытом мне доказанной родным братом моим артиллерии штабс-капитаном и кавалером Афанасием Алексеевичем Столыпиным, коего и прошу до совершеннолетия означенного внука моего принять в свою опеку имение, мною сим завещаемое, а в случае его, брата моего смерти, прошу принять оную опеку другим братьям моим родным Столыпиным, или родному зятю моему кригс-цалмейстеру Григорью Даниловичу Столыпину, в дружбе коих я не менее уверена; если же отец внука моего истребовает чем не скрывая чувств моих нанесут мне величайшее оскорбление: то я Арсеньева все ныне завещаемое мной движимое и недвижимое имение предоставляю по смерти моей уже не ему, внуку моему Михайле Юрьевичу Лермантову, но в род мой Столыпиных, и тем самым отдаляю означенного внука моего от всякого участия в остающемся после смерти моей имении.
