Приглашённый Его Высочеством присутствовать при донесении казака, я услышал следующий рассказ. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, имея в виду обозрение местности, отделились от отряда и выехали вперёд. При каждом из них имелось по два казака, и, кроме того, 11 джигитов, впереди которых ехал вожак, знающий хорошо местность.
Около 8 1/2 часов вечера, партия усмотрела впереди, в близком расстоянии, несколько человек туркменов, вслед за которыми из за той же возвышенности, выскочили человек полтораста всадников и бросились на нашу небольшую групу. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, тотчас спешились, приказали казакам и джигитам сделать тоже, изготовили ружья и револьверы, причём полковник Иванов приказал стрелять не иначе как в упор. Туркмены, увидев спокойствие и стойкость этой горсти людей, приостановились и начали стрелять; наши казаки и джигиты, которые [394] тоже имели ружья, отвечали им выстрелами с самого близкого расстояния. В это время полковник Иванов был ранен пулею в ногу на вылет, и в руку так, что пуля засела; подполковник Тихменев получил лёгкую, рану в лицо; из казаков ранены четверо, из которых, два тяжело, из джигитов, один убит, несколько ранены: двое тяжело. Надо заметить, что, как только был усмотрен неприятель, полковник Иванов успел послать к отряду джигита, который на скаку передал известие восьми казакам и офицеру, ехавшим впереди отряда в виде наблюдательного пикета. Казаки, под начальством хорунжего Мамаева, тотчас бросились в карьер выручать своих, и с криком «ура» присоединились к ним. Туркмены, усмотрев пыль и скачущих всадников, вообразили, что весь отряд спешит, на выручку и тотчас отскакали от осаждённых шагов на сто, что дало возможность прискакавшим восьми казакам с офицером присоединиться к своим, спешиться и поддержать перестрелку. Туркмены, в свою очередь, заметив малочисленность отряда, снова стали напирать…. К счастью и к спасению горсти храбрых, взвод стрелков, бывший в авангарде, сбросив с себя шинели, подоспел бегом вовремя…. После двух или трёх выстрелов, шайка разбежалась.
По получении донесения, командующий войсками вышел из палатки и тут же ночью лично приказал подполковнику Главацкому с тремя сотнями идти к отряду генерала Бардовского, и произвести рекогносцировку местности. За ранеными командующий войсками отправил свой тарантас.
В шесть часов вечера, были привезены в лагерь все раненые, кроме подполковника Тихменева, который продолжал следовать с отрядом далее, по назначению. Командующий войсками навестил полковника Иванова, который, между прочим, доложил, что когда они защищались, то их весьма стесняли лошади, которые рвались и не стояли на месте; занятые стрельбою казаки не могли удержать лошадей, вследствие чего семь из них вырвались и попали к неприятелю.
У туркмен оказалось две лошади убитых, да две были захвачены казаками. Сами же, туркмены, вероятно, понесли порядочный урон, но ни одного трупа, по обычаю азиятцев, не было оставлено на месте. Командующий войсками, ещё ночью, отправляя казаков, послал четыре георгиевских креста казакам и [19] джигитам, но по личному ходатайству полковника Иванова, изъявил своё полное согласие наградить и остальных.
Предсказание туземцев, как кажется, оправдывается: нет ни бурь, ни мятелей, даже нет ветра; за то духота страшная….
Часу в третьем по полудни, посланные бароном Аминовым, для узнания нового пути к Аму-дарье, джигиты возвратились и сообщили, что от теперешней нашей стоянки у Хал-ата, по направлению к Аму-дарье вёрст сто можно пройти, имея на пути везде колодезную и даже, частью, ключевую воду. Но потом, всё таки, до Аму останется ещё восемь таш, т. е. 64 версты, без капли воды.
Между тем, сегодня же, подполковник Главацкий, возвратившись с своими казаками с рекогносцировки, привёз из отряда генерала Бардовского, от начальника инженеров, наскоро карандашем написанную записку, в которой он извещает, что к завтрашнему дню, 30-го апреля, на урочище Адам-крылган, где они находятся, будет отрыто и изготовлено до двадцати колодцев с водою, не в дальнем расстоянии один от другого и что, по собранным сведениям и вторичным распросам наших джигитов, по всем соображениям и комбинациям, до Аму-дарьи от Адам-крылгана не должно быть более 70 вёрст… По получении этих сведений, командующий войсками, не полагаясь на верные показания джигитов и туземцев, и не желая более терять времени, в этот же день отдал приказ, чтобы в ночь с 29-го на 30-е число, отряду сняться с бивака и следовать к колодцам Адам-крылган. Все в отряде просияли от радости, имея в виду покинуть, наконец, Хал-ата и идти вперёд. Мы столько испытали невзгод на этой ужасной стоянке, что и передать не возможно. К этой тяжёлой обстановке каждый день прибавлялись тревожные слухи о том, что дальнейшее движение до Аму-дарьи невозможно, что здесь в Хал-ата только цветочки, но далее, к Аму-дарье, вот где будут ягодки. Те самые джигиты и туземцы, которые делали розыски, которые с нами шли, все до одного, сомневались в том, чтобы отряд мог дойти до Хивы, или лучше сказать, пройти восемидесятиверстное пространство до Аму-дарьи по сыпучим пескам, при убийственной жаре, и без капли воды…
Ни человек, ни верблюд, говорили они, не стерпят; не даром, урочище Адам-крылган, в переводе значит: человеческая погибель!.. При этом рассказывались страшные легенды о [20] происхождении этого названия; на этой местности, по словам туземцев, от жары и безводья, занесённые песком, не только погибали караваны, но, по старинному преданию, Адам-крылган был могилою бухарских войск, погибших здесь во время войны с Хивою. Не придавая большего значения ни этим легендам, ни пылкости азиятской фантазии, войска нашего отрада бодро и весело готовы были переносить все невзгоды природы, лишь бы только идти вперёд.
30-е апреля. Колодцы Адам-крылган
Мы выступили с позиции Хал-ата в три часа ночи на 30-е апреля, в составе девяти рот, одной конной батареи и 3,000 верблюдов. Кавалерия была оставлена с тем, чтобы нагнать нас на предпоследнем переходе к Аму-дарье. Погода, как будто для нашего ободрения, с самой ночи посвежела: задул холодный ветер, так что конная артилерия и главная квартира были одеты в пальто, но пехота следовала в гимнастических рубашках. Не успели мы отойти от Хал-ата двух вёрст, как местность стала изменяться: пошли почти на каждом шагу возвышенности и овраги, спуски и подъёмы. Песок был сыпучий и мягкий: артилерийские колёса на целую четверть увязали в нём, оставляя глубокия колеи; лошадиная нога с бабкой погружалась в песок и это на пространстве, как в то время определяли, до 36 вёрст, от Хал-ата до Адам крылгана. Легко себе представить всю тяжесть этого похода для людей, лошадей и даже для верблюдов… Благодаря Бога, свежесть ночи и воздуха несказанно облегчили поход, и мы с трёх часов ночи безостановочно шли до десяти часов утра, потому что переход этот, до Аму-дарьи, мог быть совершён не иначе, как по самому тщательному рассчету каждого марша. В десять часов утра стянулись на привал и отряд был остановлен. Началось отчихивание людей от пыли и песку, которому вторили откашливание лошадей и рёв верблюдов; эта смесь гармонии, или, вернее, дисгармонии, долго оглашала пустынную окрестность и слышна была издалека. Солнце, по обыкновению, начинало печь жесточайшим образом, духота усиливалась. Нам давался шестичасовой привал на жгучем песку, под открытым небом; кругом нас, на необозримой степи, всюду колючки и затем ничего. Верблюды были развьючены и кормились колючкой; лошади же не имели никакого корма и ни капли воды. Им дали ячменя и, пред выступлением с привала, по порции воды, т. е. по ведру, из турсуков: здесь мы, в первый раз приступили к расходованию воды порциями из турсуков как для людей, так и для лошадей. Верблюдов [21] совсем не поили, во-первых потому, что они легко могут оставаться три дня без питья; и во-вторых напоить всех 3,000 верблюдов, было невозможно: каждый верблюд выпивает за один раз не менее пяти вёдер.
