Все это так, но, по словам одного весьма мудрого человека, природа не в силах создать женщину полного совершенства, какую рождают кисть, резец и душа вдохновенного художника. Ну так что за беда?! Взору человеческому отраден вид любой красивой женщины, прекрасного, белого, точеного ее лица, но даже ежели оно и темновато, не все ли равно, — такое иногда и двум белым не уступит; не сказала разве одна испанка: «Aunque io sia morisca, no soy de menos preciar?» (Я смугла, но стоит ли за это пренебрегать мною?) Прекрасная Марфиза, к примеру, era brunetta alquanto [39]. Брюнеткам свое место, блондинкам — свое. Совершенство красоты есть воплощение всех достоинств тех красавиц, что мы лицезреем ежедневно, и тело безупречной красавицы должно отвечать лицу формами и очертаниями; это касается как малого, так и большого роста женщин, особливо последних.
А потому упаси нас боже выискивать признаки необычайной красоты, о коих я рассказал и какими нам их описывают другие: хватит с нас и заурядных красавиц; выражаясь эдак, я ничего дурного не имею в виду, ибо и среди них встречаются такие жемчужины, что, поверьте, на их портрет вряд ли достало бы таланта у наших в облаках витающих поэтов, капризных художников и прочих пиндаризаторов — восхвалителей красоты женской.
Увы, разочарую вас: все эти ослепительные красоты, эти прелестнейшие личики, что мы воспеваем и восхваляем, пробуждают в нас вожделение ко всему не менее прекрасному телу дамы, но тут-то и конец очарованию, ибо тело сие, будучи обнажено и внимательно рассмотрено при ярком свете, нередко оказывается до того уродливо, блекло, пятнисто и неладно скроено, будто и голова-то к нему чужая приставлена, — вот так нас частенько и обводят вокруг пальца.
Наилучший тому пример — случай с одним дворянином с острова Майорка, по имени Раймонд Луллий: он был из богатейшей родовитой семьи, и за это, да еще за собственные заслуги и добродетели, был призван в самом цветущем возрасте управлять островом. Состоя в сей должности, он, как это частенько случается с провинциальными губернаторами, влюбился в одну местную даму, бойкую, красивую и весьма речистую, и обхаживал ее долго и преданно, добиваясь последней, наисладчайшей милости. Но дама отказывала ему в ней сколько могла; наконец решилась сдаться и назначила любовное свидание, на которое он с трепетом и поспешил, найдя возлюбленную свою в условленном месте, прекрасную, как никогда. Кавалеру уж было почудилось, будто он попал в рай, как вдруг дама обнажила грудь, сплошь залепленную пластырями, сорвала их один за другим и, пошвыряв с досадою наземь, открыла ужаснейшую раковую опухоль, после чего со слезами на глазах принялась жаловаться и сетовать на свое несчастье, вопрошая незадачливого любовника, что такого он нашел в ней и чем она его прельстила; речь ее была столь трогательна, что кавалер, исполнившись сочувствия к злосчастной красавице, оставил ее в покое, сам же сделался отшельником. Затем отправился он в крестовый поход, где дал обет безбрачия, а по возвращении принялся изучать богословие и философию в Париже под руководством ученейшего Арнольда из Виллановы; завершив же обучение, уехал в Англию, где король принял его со всевозможными почестями, подобающими его мудрости и знаниям; там он перелил множество золотых и серебряных слитков в железные, медные и оловянные, презрев пошлый и низменный общепринятый обычай обращать железо и свинец в золото; ему было ведомо, что многие его собратья владели сим умением не хуже его; он же мог делать и то и другое, однако решил отличиться от прочих алхимиков.
Я слышал сию легенду от одного галантного кавалера, который, по его словам, прочел ее у юрисконсульта Ольдрада, описавшего случай с Раймондом Луллием в комментарии к кодексу «De falsa moneta». Случай сей описан также, по его свидетельству, у Кароля Бовилля из Пикардии, автора латинского труда о жизни Раймонда Луллия.
Вот каким образом Луллий избавился от своих любовных иллюзий и мечтаний о той красивой даме; возможно, что другие на его месте не стали бы церемониться, а, закрыв глаза, получили бы желаемое удовольствие, тем более что та часть тела, к коей он более всего вожделел, болезнью затронута не была.
Я знавал одного дворянина и некую вдовую даму, которые в подобном же случае нимало не чинились: у ней на соске груди сидела сквернейшая раковая опухоль; тем не менее кавалер женился на даме, а она охотно пошла за него, даже и против воли его матери; и никакая ее хворь и немощь не помешали новобрачным так неистовствовать в первую ночь, что они даже сломали кровать и провалились на пол.
Знавал я также одного достойного дворянина, который, ставши моим близким другом, рассказал однажды, как в бытность свою в Риме влюбился в некую испанскую даму, затмевавшую красотою всех прочих женщин города. Когда они сблизились, дама ни разу не показала ему свои ноги обнаженными, упорно оставаясь в панталонах даже в самый решительный момент; когда же он пробовал снять их с нее, восклицала по-испански: «Ah, no me tocays, hazeis те quosquillas!» (Ай, не трогайте меня, я боюсь щекотки!) Вот однажды, проходя мимо ее дома и увидавши дверь отворенною, он взял да и вошел и, не встретив в прихожей ни привратника, ни слуг, добрался до спальни, где обнаружил даму крепко спящею на кровати, так что смог оглядеть ее всю в обнаженном виде, а обнажилась она по причине большой жары; он рассказывал, что никогда не видел более прекрасного тела, но только одна нога у ней была белая, гладкая и стройная, другая же — ссохшаяся и тощая, не толще детской руки. Велико же было изумление сего дворянина, который проникся жалостью к даме, но с тех пор больше уж не посещал ее и не занимался с нею любовью.
Есть множество дам, которые, не будучи столь изуродованы, тем не менее от природы тощи, костлявы, сухи и поджары до такой степени, что могут щеголять разве лишь стройным своим скелетом; так, знавал я одну весьма знатную особу, о коей господин епископ Систеронский, способный помериться остроумием с любым придворным, говорил в насмешку, что лучше уж возлечь в постель с веретеном, нежели с нею; так же отвечал нам один досточтимый придворный, коего со смехом обвиняли мы в связи с некой знатной дамою: он возражал нам, что мы, мол, жестоко ошибаемся, ибо он любит плоть, у ней же вместо таковой — кожа да кости; а поглядишь на обеих этих дам в одежде, полюбуешься на прелестные их личики, да только и скажешь: вот лакомый кусочек, пышненький да гладкий!
Одному весьма знатному принцу случилось любиться сразу с двумя красивыми дамами, как это нередко бывает с высокородными особами, приверженными разнообразию. Первая из них была блондинкою, вторая брюнеткою, но обе отличались несравненной красотою и любезным обращением. И вот, по наступлении дня, назначенного принцем для свидания с брюнеткою, ревнивая блондинка возьми да скажи ему: «Значит, вы нынче летите к своей вороне?» На что разобиженный принц спросил: «С кем же, по-вашему, я летаю, когда бываю с вами?» Дама ответила: «С птицей Феникс». Принц, который за словом в карман не лазил, тут же возразил ей: «Сказали бы лучше, что с павлинихой, у коей больше перьев, чем мяса», намекнув таким образом на крайнюю худобу дамы; а худоба ее объяснялась молодостью — известно ведь, что дородность приходит к женщине с годами, и тогда лишь начинают полнеть у ней руки, ноги и прочие части тела.
