развитием и по мере моего профессионального роста стал самой твердой моей поддержкой. Нас связала крепкая дружба, и когда я не знала, что делать с маразмом в моей личной жизни, умел найти слова, приносившее мне облегчение и даровавшие надежду.
Осмелюсь сегодня написать, что, переступая порог французской резиденции, я оставляла тяжкую ношу своих забот в гардеробе и на несколько часов забывала супружеские неприятности. Мы чувствовали себя как будто на воздушном шаре, в комфортной башне из слоновой кости, из которой, все в вечерних туалетах и наслаждаясь французскими винами, могли наблюдать за тем, как развивается История. Не будь этих постоянных встреч, на которых присутствие верных друзей и новых одухотворенных и благородных лиц придавало мне сил сохранять хорошую мину, со мной, несомненно, случился бы нервный срыв.
У Палеолога я снова встретилась с Александром Бенуа, ставшим интимным другом посла и его основным информатором, как и художник Константин Сомов, бывший участник «Мира искусства» и посетитель «Бродячей собаки». Этот влюбленный кавалер из XVIII века, с удовольствием вдохновлявшийся эротизмом, еще придумает для меня несколько сценических костюмов – например, костюм Ангела в постановке на мою хореографию «Рождественской оратории» Баха. Генри включил в «Тридцать дюжин лун» мою фотографию в этом костюме, он очень ее ценил.
Сомов делил квартиру с другом (интимным), английским писателем моих лет, невероятным болтуном, которому суждено будет стать автором бестселлеров как в Соединенных Штатах, так и в Великобритании: Хью Уолполом. В России Хью отвечал за британскую пропаганду, и его бесценный опыт пригодился ему при сочинении самого знаменитого романа о Петрограде революционных лет: The Secret City («Секретный город»), где упоминается и мое имя. Я приобщила его к русскому языку, а он в ответ преподал мне уроки английского, позволившие мне значительно продвинуться, что еще теснее сблизило нас с Генри.
По стопам Светлова, Сомова и Уолпола пошла и целая банда юных денди-балетоманов с богемными манерами и лукавыми рожицами – за густые шевелюры и квадратные бороды их прозвали «ассирийскими бородачами». Мне они казались забавными, однако Палеолог, решив, что они слишком претенциозны и дурно воспитаны, довольно скоро выставил их за дверь. Однако, что ни говори, а революция могла оправдать такую их бесцеремонность.
Произошло событие, о котором вдруг заговорил весь Петроград: Шаляпин – тоже завсегдатай Палеолога – однажды вечером взволновал публику Мариинского театра, неожиданно и в крылатом патриотическом порыве исполнив «Марсельезу». На следующий день все, от великого князя до простой белошвейки, были растроганы до слез. Знаменитый бас с опустошающим обаянием приучил нас к неожиданным своим подвигам. В 1911 году на него с праведным гневом ополчились либеральные газеты – когда окончился концерт, он прямо на сцене преклонил колена перед царем.
* * *
На одном из таких обедов мне и рассказали в подробностях о преступлении, совершенном в ночь с 29-го на 30 декабря 1916 года совсем недалеко от моего дома, во дворце князя Феликса Юсупова, – об убийстве Григория Распутина. Живое воплощение природной силы, этот бородатый гигант сомнительного нрава, который выбирал и докторов для больного гемофилией царевича, и советников для царя, сумел противостоять действию яда, влитого ему в бокал с мадерой и всыпанного в пирог. Ему удалось сбежать, и уже когда он выскочил на улицу, его убила пуля одного из заговорщиков (до сих пор неизвестно, кого именно), выпущенная в спину. Рассказывали, что, рухнув наземь, он несколько раз пытался подняться, и только потом его мощное тело осталось лежать неподвижно. Да и тогда – умер ли он? Заговорщики бросили тело в Неву, крепко связав руки за спиной, а на следующий день его достали из-под льдов, застывшего в молитвенной позе: с правой рукой на левом плече, как будто он собирался осенить себя крестным знамением. Население испытало облегчение, и при этом чувствовался дурной знак: разве Распутин не предупреждал, что его смерть будет означать конец империи? Мне однажды пришлось увидеть Распутина в городе, и до сих пор я помню, какое мерзкое впечатление оставил у меня его безумный взгляд. Когда я узнала, что моя коллега по «Русским балетам» Вера Каралли, тогдашняя любовница великого князя Дмитрия Павловича, была в этом убийстве сообщницей Феликса Юсупова, послужив в заговоре «приманкой», я не смогла в это поверить.
Спустя годы стало известно, что Вера послушалась просьб Дмитрия с одной целью – вновь завоевать его сердце, ибо он уже присматривался к другим красавицам. А сам в поисках женщин утешался… с Феликсом Юсуповым! Бисексуальные наклонности Дмитрия Павловича, известные всем в Петербурге, несомненно, объясняют отказ царицы выдать за него замуж одну из ее дочерей. [71]
Тогда и вообразить было невозможно последствия такого деяния и того, что вся эта драма просто растает, словно кусок сахара в чашке кофе! Но история не отделяет трагедию от фривольных пустяков.
После убийства Феликс Юсупов эмигрировал в Париж, где начал новую жизнь, открыв вместе со своей женой, внучкой Александра III, дом моды. Что касается великого князя Дмитрия Павловича, то он, тоже эмигрировав, вступит в длительную связь с Габриэль Коко Шанель и вдохновит ее – ходил такой слух – на знаменитые духи (флакон духов «Шанель № 5» воспроизводил форму фляги с водкой), а также на такие «русские» аксессуары, как православные кресты на концах длинных цепочек.
Ведь недаром же говорят, что во Франции все кончается песней!
В 1917 году обеды во французской резиденции продолжались, хотя Петроград был истерзан беспорядками и анархией. Палеолог собирал у себя тех, кто мог правдиво рассказать ему о текущих событиях. Приезжавшие иностранцы тоже приглашались. Слухи распространялись стремительно.
В конце февраля 1917 года заговорили о выморочности русского фронта, о мятежах в нашей армии. Война была плохо подготовлена. Не хватало боеприпасов. Наши воины, при всей их несомненной храбрости, теряли веру в царя. Только сейчас известно, какую важную роль сыграл разгром русских войск, повлекший за собой потери Галисии, Польши, Литвы… в развитии революции.
Как раз в это время я была приглашена выступить в Киеве и лишь в середине марта вернулась в Петроград, охваченный бунтами. Видная из моего окна Литовская крепость превратилась в обугленные развалины.
Отречение Николая II в пользу своего брата вечером 15 марта и последовавшее через двадцать четыре часа отречение Михаила Александровича не удивили никого из гостей Палеолога. Я, как и бо́льшая часть моего поколения, полагала, что автократическая империя уже дышала на ладан и назревшие перемены были необходимы. Бенуа, очень привязанный к царю, утверждал, что если бы Николай II отказался от трона в пользу сына, а не брата, империя уцелела бы, а хаоса удалось бы избежать. Однажды вечером сэр Бьюкенен, тоже частый гость обедов у Палеолога, раскрыл
