В пять утра, с письмецом подметным,
Корридором не только метлы
Ходят. Тмином разит и дерном.
Род занятия? Кор—ри—дорный!
То лишь требуя, что смолола
Корридорами — Карманьола!
Кто корридоры строил
(Рыл), знал куда загнуть,
Чтобы дать время крови
За угол завернуть
Сердца — за тот за острый
Угол — громов магнит!
Чтобы сердечный остров
Со всех сторон омыт
Был. Корридор сей создан
Мной — не проси ясней! —
Чтобы дать время мозгу
Оповестить по всей
Линии: от «посадки
Нету» до узловой
Сердца: «Идет! Бросаться —
Жмурься! А нет — долой
С рельс!» Корридор сей создан
Мной, не поэт — спроста!
Чтобы дать время мозгу
Распределить места.
Ибо свиданье — местность,
Роспись — подсчет — чертеж —
Слов, не всегда уместных.
Жестов, погрешных сплошь.
Чтобы любовь в порядке —
Вся, чтоб тебе люба —
Вся, до последней складки —
Губ или платья? Лба.
Платье все оправлять умели!
Корридоры: домов туннели.
Точно старец, ведомый дщерью,
Корридоры: домов ущелья.
Друг, гляди! Как в письме, как в сне том —
Это я на тебя просветом!
В первом сне, когда веки спустишь —
Это я на тебя предчувствьем
Света. В крайнюю точку срока
Это я — световое око.
А потом?
Сон есть: в тон.
Был — подъем.
Был — наклон
Лба — и лба.
Твой — вперед
Лоб. Груба
Рифма: рот.
Оттого ль, что не стало стен —
Потолок достоверно крен
Дал. Лишь звательный цвел падеж
В ртах. А пол — достоверно брешь.
А сквозь брешь, зелена как Нил...
Потолок достоверно плыл.
Пол же — что, кроме «провались!»
Полу? Что нам до половиц
Сорных? Мало мела? — Горе!
Ведь поэт на одном тире
Держится...
Над ничем двух тел
Потолок достоверно пел —
Всеми ангелами.
St. Gilles-sur-Vie,
6-го июня 1926 [447].
Кончина Рильке была для Цветаевой как бы отсроченным итогом ее невстречи с ним. Сознание того, что Рильке не хочет с нею встретиться, сменилось свидетельством роковой невозможности свидания. «...Потеря Савойи с ним — куда никогда не поеду» — так писала Цветаева Е. А. Черносвитовой в середине января. В то же время смерть Рильке она истолковывала как право и даже «собственноручный его приказ» на ее союз с Пастернаком. Вспоминая весну, когда она «отвела» его приезд к ней, она пишет 1 января 1927 года: «Я тебя никогда не звала, теперь время». Их былую размолвку, «разминовение» летом 1926 года она объясняет просто и лаконично: «Видишь, Борис, в-троем, в живых, все равно бы ничего не вышло». Спустя много лет Пастернак подчеркнул вьюном это «в-троем», проверяя сделанную в 1944 году А. Крученых машинописную копию.
О возможностях новой встречи Цветаева продолжала думать и в последующие годы. «Мы ведь с Борисом собирались ехать к Рильке — и сейчас не отказались — к этой могиле дорожка не зарастет, не мы первые, не мы последние», — писала она Л. О. Пастернаку 5 февраля 1928 года.
В своем февральском письме к Цветаевой Пастернак сопоставил имена Рильке и Маяковского. Для него это было естественным, в этот ряд попала у него и «Поэма Конца», о которой он писал сестре еще весной 1926 года: «Так волновали меня только Скрябин, Rilke, Маяковский, Cohen». Это перечисление потом отразилось в главах его автобиографической повести «Охранная грамота». В феврале 1927 года Цветаева усмотрела в этом сопоставлении кощунство, «иерархическое несоответствие», но позднее, в статье 1932 года «Поэт и время» она оправдывает противостояние Рильке и Маяковского в их отношении к современности. Оба имени соединены у Цветаевой и охарактеризованы показательностью для своего времени, «своевременностью» и необходимостью ему [448].
Первым и непосредственным откликом Цветаевой на смерть Рильке было стихотворение «Новогоднее», о котором она писала Пастернаку, называя его «Письмом». Пастернак получил его только через год, когда вместе с поэмой «С моря» его привезла из Парижа А. И. Цветаева. Это — своеобразный реквием, «плач» по Рильке. При чтении этих стихов невольно возвращаешься памятью к реальным событиям, отраженным в последних письмах Рильке и Цветаевой. Однако степень творческого перевоплощения реальности — поразительная. Недаром Цветаева писала о себе: «Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает значить, т. е. обретать смысл и вес — только преображенная, т. е. в искусстве» [449].
НОВОГОДНЕЕ
С Новым годом — светом — краем — кровом!
Первое письмо тебе на новом
— Недоразумение, что злачном —
(Злачном-жвачном) месте зычном, месте звучном,
Как Эолова пустая башня.
Первое письмо тебе с вчерашней,
На которой без тебя изноюсь,
Родины, теперь уже с одной из
Звезд... Закон отхода и отбоя,
По которому любимая любою
И небывшею из небывалой.
Рассказать, как про твою узнала?
Не землетрясенье, не лавина.
Человек вошел — любой — (любимый —
Ты.) — Прискорбнейшее из событий.
В Новостях и Днях [450]. — Статью дадите?
— Где? — В горах. (Окно в еловых ветках.
Простыня.) — Не видите газет ведь?
Так статью? — Нет. — Но... — Прошу избавить.
Вслух: трудна. Внутрь: не христопродавец.
— В санатории. (В раю наемном.)
— День? — Вчера, позавчера, не помню.
В Альказаре [451] будете? — Не буду.
Вслух: семья. Внутрь: всё, но не Иуда.
С наступающим! (Рождался завтра!) —
Рассказать, что сделала узнав про...?
Тсс... Оговорилась. По привычке.
Жизнь и смерть давно беру в кавычки.
Как заведомо-пустые сплёты.
Ничего не сделала, но что-то
Сделалось, без тени и без эха
Делающее!
Теперь — как ехал?
Как рвалось и не разорвалось как —
Сердце? Как на рысаках орловских,
От орлов, сказал, не отстающих,
Дух захватывало, — или пуще?
Слаще? Ни высот тому, ни спусков,
На орлах летал заправских русских —
Кто [452]. Связь кровная у нас с тем светом:
На Руси бывал — тот свет на этом
Зрел. Налаженная перебежка!
Жизнь и смерть произношу с усмешкой
Скрытою — своей ее коснешься!
