товарищ Сталин должен думать, а Климент Ефремович. Это должность обычного заместителя. Он согласует и ведет свою работу под руководством первого заместителя, а первый, координируя все направления, работает под началом наркома. Тогда есть система и ступеньки этой системы, есть четкая субординация в высшем звене руководства.
— Я тоже так думал, Коба, — проворчал Клим.
— Индюк думал да в суп попал, — усмехнулся Сталин. — А с Тухачевским надо вести себя осмотрительно. Не наш он человек, Климушка, презирает он нас, не любит, и при резком повороте тележки, когда ты повиснешь над пропастью, руки тебе не подаст, не вытащит. Подтолкнет тележку в пропасть, да еще ручки о платочек вытрет.
…На Политбюро по поводу вскрытия Кировым в Ленинграде военных складов с НЗ разгорелся жаркий спор. Киров обвинял Микояна в неумении ритмично работать, а Ворошилов Кирова в самоуправстве и призывал членов Политбюро даже строго наказать первого секретаря ленинградского обкома за такую скрытую партизанщину и объявить ему взыскание по партийной линии.
Ворошилова осторожно поддержал и Лазарь Каганович, сказав, что у него на Метрострое тоже случаются перебои со снабжением и, хотя сегодня это стройка номер один в столице да и во всей стране, наверное, но он не бежит взламывать военные склады, а терпеливо объясняет рабочим ситуацию, и они его понимают.
— У вас и без того рабочие живут лучше всех в стране! — почувствовав поддержку Ворошилова и Кагановича, сказал Анастас Микоян. — Я просмотрел всесоюзные нормы пайков, и в Ленинграде они самые большие!
— А почему мои рабочие должны жить хуже? — возмутился Киров.
— А почему лучше? — неожиданно вступил в разговор Сталин, который до этого момента не принимал участия в споре. — Почему в Ленинграде рабочие должны жить лучше, чем в Саратове, в Москве или в том же Красноярске? Что это за особое положение они себе выторговали? Какими заслугами?
Все затихли, ожидая, что скажет Киров.
— А тем, Иосиф Виссарионович, что если мы сравним нормы выработки, то ленинградцы идут на первом месте, а саратовцы где-то в конце. И социалистический принцип нам говорит то же самое: по труду!
Сталин взглянул на Орджоникидзе, и Серго утвердительно кивнул головой, подтверждая справедливость слов Кирова.
— Ведь мы постоянно им говорим: что заработаешь, то и полопаешь, а на деле получается страшная уравниловка, и рабочему невыгодно производить больше, если он не будет за это и получать больше! И получать не завтра, не на следующий год, а сегодня! Завтра он сам не сможет, силы будут не те, а сегодня он крепок и горяч, так давай, и мы тебе дадим!.. Поэтому, уважаемый Анастас Иванович, вопросы снабжения — это вопросы нашей политической стратегии, вопросы нашего политического будущего: загоним мы капитализм за Можай, как говорит товарищ Сталин, или не загоним.
Цитата из Сталина Кобе понравилась: совсем не дурак этот Киров!
— И чтоб мы не опростоволосились в самом главном, давайте-ка будем кормить нашего могильщика буржуазии! И очень хорошо кормить!
Киров сел. Орджоникидзе сиял, слушая речь друга, и, перехватив его взгляд, подмигнул ему. Сталину это не понравилось, и он нахмурился, продолжая расхаживать вдоль стола, за которым сидели члены Политбюро. На мгновение он остановился рядом со столом Поскребышева, который писал протокол, заглянул в записи, и Александр Николаевич замер, точно ожидая поправок, но Коба, увидев, как Поскребышев написал: «за Мазай», сердито ткнул в это слово пальцем.
— Но с тобой, Сергей, никто и не спорит, — заметив хмурое лицо Кобы, вступил Ворошилов. — Только зачем мой-то неприкосновенный запас трогать? Надо было объяснить рабочим: продовольствие в пути, через неделю вы все получите! И если они сознательные пролетарии, то наверняка бы поняли тебя!..
— Хватит заниматься демагогией, Климент Ефремович! Они сознательные тогда, когда мы их сознательнее вдвое, как управляющие нашим народным хозяйством и в состоянии их обеспечить всем необходимым! — не вставая, с места бросил Киров.
— При чем здесь демагогия? — обиделся Ворошилов. — Он вскрыл мой неприкосновенный запас да еще меня обвиняет в демагогии! Ну знаешь, Коба, тут я уже ничего не пойму! Анархизм какой-то пошел!
— Во-первых, Клим, склады не твои, а государственные, наши, общие! И мы все вместе делаем одно общее дело, — раздраженно заговорил Орджоникидзе. — И если завтра его рабочие, — Серго показал на Кирова, — не дадут тебе снарядов и винтовок, то и склады НЗ тебе не помогут. И он ради того, чтоб у тебя этих снарядов было больше, позаимствовал временно часть твоего продовольствия, а ты уже кричишь: «Караул! Обокрали!» Не надо смотреть на вещи узковедомственно, мы сейчас находимся на заседании Политбюро, а не на Совнаркоме!
— Так что, всем теперь можно военные склады вскрывать? — спросил Ворошилов.
— Нет, нельзя! — обозлившись, стукнул кулаком Орджоникидзе, и задремавший за столом Политбюро Калинин чуть не подскочил от испуга. — Такого быть не должно, поэтому мы и собрались для обсуждения этого вопроса, черт возьми, как и не должно быть никаких оправданий, Анастас Иванович, с задержкой продовольственного снабжения крупных промышленных центров, а Ленинград — не единичный случай. Сергей Миронович в данном случае нашел выход из создавшейся ситуации, и я не вижу в этом, извини, Клим, никакого преступления, а значит, и повода наказывать товарища Кирова. Хочу напомнить тебе, что такое Ленинград: это 10 процентов общесоюзной промышленности, 25 — всего машиностроения страны и 65 процентов всей электротехнической промышленности СССР. Стоит об этом изредка вспоминать, дорогой Анастас Иванович! Мое предложение таково: принять к сведению сообщения товарищей Ворошилова, Микояна и Кирова и на ближайшем же заседании Совнаркома рассмотреть вопрос о снабжении продовольствием крупных строек и промышленных центров СССР, разобраться, какие существуют тут сложности, и если необходимо, то помочь товарищу Микояну, чтоб у него больше таких затруднений не возникало. Тогда сама собой отпадет и проблема вскрытия военных складов НЗ.
Орджоникидзе сел на место. Все замолчали, поглядывая на Кобу.
— По-моему, дельное предложение, и давайте переходить к следующему вопросу повестки, — высказался Куйбышев. Он куда-то торопился, посматривая на часы.
Сталин же никуда не спешил и не хотел спешить, даже решая столь простой вопрос. Он вернулся на свое место. Ворошилов недоуменно смотрел на него, точно показывая всем своим видом: ты же сам призывал меня осудить это своевольство и даже наказать Кирова, я сделал все, что мог, теперь ты давай,
