И, наконец, памятное турне по Прибалтике и Польше. В Риге, Каунасе и Варшаве я пела в «Травиате» и «Риголетто» и, разумеется, дала ряд концертов.
Моим верным партнером в этом турне был Монтесанто — великолепный, убедительный Жермон. Он не слишком одобрительно относился к моему решению попробовать свои силы в «Травиате» и предупреждал меня, что это очень рискованный шаг. Но я упорно, с твердой верой в себя разучивала трудную партию Виолетты. Монтесанто восхищался моей игрой и, испытывая ко мне глубокое чувство, именно поэтому опасался неудачи, вернее, среднего успеха, успеха, вызванного не артистическим мастерством, а лишь моей популярностью.
Хотя я по натуре своей не отличаюсь самомнением и нетерпимостью, критическое отношение моего друга Монтесанто еще больше дало мне почувствовать счастье победы. Впоследствии мой дорогой друг без устали побуждал меня не успокаиваться и беспрестанно добиваться тончайших нюансов исполнения.
В последующие годы, вплоть до самой смертоносной войны и даже во время ее, мой возрастающий успех в «Травиате» позволял импрессарио снова и снова организовывать турне с моим участием. Билеты на все спектакли обычно бывали проданы заранее, и мне приходилось петь и больной, и усталой, а порой даже под угрозой воздушного налета.
Я могла бы привести здесь бесчисленное множество любопытных, печальных и забавных эпизодов. Но ограничусь лишь наиболее примечательными.
Зимой 1943 года, простудившись в Венеции, после одного из спектаклей «Сомнамбулы» я заболела бронхитом. Болезнь затянулась, и я никак не могла от нее отделаться. В конце концов, желая как следует полечиться, я решила отдохнуть на прекрасной вилле графов Перего в Мерате, куда перебралась в начале войны из Милана.
Вместе со мной на вилле поселились моя золовка Рина и, конечно, Мари. Мой брат Пьеро совершал беспрестанные переезды из Мерате в Милан и обратно.
Прибыв на виллу, я сразу же улеглась в одну из огромных роскошных кроватей весьма древнего происхождения. Чтобы забраться на это пышное ложе, пришлось подставить табуретку. В комнате было страшно холодно: чудесная вилла, увы, плохо отапливалась. Глядя на поникшие от снега ветви деревьев, я еще сильнее ежилась от холода.
Потекли бесконечно унылые дни. Я лежала, погребенная под ворохом одеял, с компрессом на груди. Близкие любовно ухаживали за мной, но я нервничала, злилась и приходила в раздражение из-за любого пустяка. После нескольких дней лечения я почти оглохла от всевозможных сульфамидных препаратов и совсем пала духом.
И вот однажды является импрессарио Кастельмонте. Он сразу понял, что петь я пока не в состоянии, но все же завел дипломатический разговор и для начала прибегнул к небольшой уловке. Желая возбудить во мне гордость, он сказал, что в Брешии на мой концерт все билеты были раскуплены в мгновение ока. Когда же публика узнала, что я заболела, никто не пожелал взять деньги обратно. Все в один голос сказали, что будут ждать моего выздоровления.
После этого хитроумного вступления Кастельмонте перешел к сути дела. Он не потерял надежды, что я соглашусь выступить в Брешии.
Обычно я в таких случаях легко поддаюсь на уговоры. И на этот раз дала обещание ровно через неделю петь в Брешии. Короче говоря, хоть я и не вполне окрепла, но решила отправиться в Брешию на три дня раньше срока.
Легко сказать, отправиться. В те времена самое короткое путешествие было подвигом. До станции я в сильный снегопад кое-как добралась на повозке.
В поезде яблоку негде было упасть. Наконец меня через окно буквально втиснули в один из вагонов. К счастью, кто-то из пассажиров узнал меня и уступил свое место.
Всю дорогу я отчаянно чихала и приехала в Брешию еле живая. Хозяева гостиницы, где мне забронировали номер, увидев меня, не могли скрыть свое изумление и даже выражали сострадание. Преклоняясь перед моим талантом и желая угодить мне, они постарались как можно лучше протопить номер. Затем накормили меня сытным завтраком, заставили выпить хорошую порцию отменного вина — словом все пустили в ход для борьбы с проклятым гриппом, который все еще продолжал меня изводить.
Вместе со мной приехала сестра Лена. Я попросила ее съездить в театр приготовить артистическую уборную и костюм Виолетты.
Виолетта. «Травиата» Дж. Верди
Чио-Чио-Сан. «Чио-Чио-Сан» Дж. Пуччини
Оставшись одна, я попробовала спеть несколько вокализов. Голос звучал довольно чисто, и это немного приободрило меня.
Вернулась сестра и, послушав меня, сказала, что я в отличной форме, а мой голос слышен даже на площади. Она совершенно уверена в блистательном исходе спектакля. Это удивительно легкомысленное отношение так взорвало меня, что я обрушилась на Лену с градом упреков. Но приближался час спектакля, и надо было отправляться в театр. Загримировавшись и надев костюм Виолетты, я вызвала Кастельмонте и попросила его объявить зрителям о моем недомогании.
— Ну что вы, дорогая Тоти, мы же вас отлично знаем… Зачем пугать зрителя… всем известны ваша техника и мастерство, — ответил мне Кастельмонте.
Я настаивала, но оркестр уже заиграл вступление. Можете себе представить, с каким чувством я вышла на сцену. Дуэт с тенором прошел сносно, но ведь в «Травиате» публика обычно судит о певце по каватине и анданте. Лишь они позволяют в полной мере оценить, какое у певицы дыхание, фразировка, насколько гибок и выразителен ее голос.
Помню, в тот момент я буквально собрала в кулак всю волю и с невероятным напряжением пела ноту за нотой, ни на миг не теряя, однако, самообладания. Первую часть анданте я исполняла сидя, а затем подошла к рампе. Когда настал момент каденции, которую я обычно пела очень уверенно, заканчивая ее долгим и крепким «до», господь сжалился надо мной, и на этот раз мне удалось с блеском взять трудную ноту.
Совершенно обессилев от напряжения, я обернулась и увидела сидящих за кулисами Кастельмонте, его жену и мою сестру. Они отчаянно жестикулировали и посылали мне воздушные поцелуи, словно желая сказать: вот видишь! А ты еще не хотела петь! Эта эгоистичная троица не понимала, чего мне стоили эти минуты. Я еле держалась на ногах и боялась, что вот-вот упаду в обморок прямо на сцене.
В таком плачевном состоянии я вернулась в артистическую уборную.
Ценой нечеловеческих усилий я добралась до последнего действия. Но самые тяжкие испытания ждали меня впереди.
Четвертое действие. Я лежу на постели, портниха поправляет мне прическу, а заодно и простыню. И тут я обнаружила, что забыла спрятать под подушку носовой платок. Без носового платка мне явно не обойтись. Чувствую, нос заложило так, что невозможно дышать. Все же я кое-как спела дуэт с доктором. Потом встала с постели, села за туалетный столик и начала петь речитатив «Прощай, о прошлое». Нос словно пробкой закупорило. Я с ужасом думала о долгой ноте в конце речитатива. Что делать? Как быть? Решение пришло в последнюю секунду. Обычно я проводила всю эту сцену, полулежа в кресле. А тут я опустилась на колени, разразилась горькими рыданиями и, низко склонив голову, взяла резкую финальную ноту. Зрители ничего не заметили. Но я-то понимала, что долго мне не продержаться. Если не высморкаюсь, будет катастрофа.
