Я в «Химике», — продолжал Веригин, — отыграл 15 лет, один сезон вместе с молодым Ларионовым. Он уже тогда выделялся, умненький был, техничный, верткий, умел место выбирать вблизи ворот противника. На силовой прием его поймать было трудно. И вот помню, молодой–то молодой, а к играм относился сугубо профессионально. Он знал, какую пищу принимать перед игрой, если кто–то нарушал режим, то Игорь вообще не пил, никогда. Думаю, уже тогда он всерьез задумывался о будущей жизни, цель у него была поставлена. И ведь добился своего, в ЦСКА попал, многократным чемпионом мира и Европы, Олимпийских игр стал, Кубок Канады выигрывал, потом в НХЛ закрепился, Кубок Стэнли выигрывал, стал почетным жителем Воскресенска — достичь всего этого не так ведь просто!
А вот какой эпизод рассказал мне Владимир Смагин, пришедший в «Химик» в 1971 году и игравший в одной тройке с Юрием Савцилло и Виктором Круговым. «Был момент, когда «Химик» проиграл семь или восемь игр подряд. Приходит после одного из проигранных матчей в раздевалку Эпштейн и говорит: «Всем от директора завода премия по семьдесят рублей». Мы обалдели: как премия, за что? «Ну, а если бы вы выигрывали все эти матчи, то завод бы разорили, — разъяснил Николай Семёнович. — Вам большие премиальные пришлось бы выплачивать.
А так вышло, что вы сэкономили, вот вам за это и премия». Это был удар по нашему самолюбию, психологически тонко рассчитанный ход. И что удивительно, после этого полоса неудач кончилась, словно воспряли мы ото сна.
Николай Семёнович, — продолжал Смагин, — был и тренер отличный, и гражданин, и человек. Тонкий психолог. Когда он игроков в «Химик» приглашал, то создавал им все условия, воспитывал их и в чисто человеческом плане. Взять хотя бы Сапелкина, или Лаврентьева, Морозова, Никитина — он всех их до уровня сборной поднял. А уж игроков средней руки воспитал и вообще множество.
Однажды меня и Крутова Витьку — включили в список кандидатов в сборную страны на турнир Приз «Известий». И Никитин Валера уговорил меня поехать со сборов домой на «Жигулях», которые мне Эпштейн помог получить. У меня тогда и прав–то еще не было, и машина не застрахована. Дело было вечером, самый конец ноября, и поехали мы, а я себя, конечно же, уже мастером вождения считал. В салоне — Крутов, Сырцов и Никитин. И вот ситуация дорожная: я иду в обгон самосвала и попадаю на лед. Газанул, машину понесло, я — по тормозам — и машина на приличной скорости ударилась о бордюр и перевернулась. У Никитина лопнула мышца, у Сырцова — травма шейного позвонка, у меня все лицо в крови, но жить можно, а вот Витька Крутов сильно пострадал, с тазобедренным суставом что–то, заново учился ходить.
Мы ничего в тот вечер не пили, это точно, готовились к турниру «Известий», но по характеру происшествия и сопутствующим обстоятельствам грозило мне от двух до десяти лет, два судебных заседания прошло. Но тут Николай Семёнович подключился, дошел до министра химической промышленности СССР Л. А. Костандова. Словом, выручили меня, и в тот момент человеческие качества Эпштейна сполна проявились. Все дело в том, что мы тогда здорово играли, шли почти вровень с ЦСКА, а тут такое дело. Подвели мы, конечно, команду. Никитин завершил выступления и поехал тренером в Уфу, Крутов играть не мог, и команда не заняла того высокого места, на которое по праву в тот момент претендовала. Но Эпштейн нам ничего не сказал, не припомнил, ни словом не упрекнул, хотя пошли наверху разговоры о том, что в команде воспитательный процесс плохо налажен…
Если говорить о моей хоккейной биографии, то я играл одно время в команде «Звезда» (Чебаркуль) в тот самый период, когда за нее выступали откомандированные из ЦСКА Александр Гусев и Валерий Харламов. Тренером там был Поспелов. Он меня отрядил в защитники и стал я пятым защитником в команде. Конечно, среди всех выделялся Гусев, Харламов даже смотрелся не так ярко. Но потом Валерий такую форму набрал — ой–ой–ой! Шайбы забивал на все вкусы. И много. А потом мы, помню, были в Алма — Ате и туда пришла телеграмма Тарасова — откомандировать Харламова в ЦСКА…»
И еще с одним человеком, имевшим самое непосредственное отношение к «Химику», запомнился мне разговор. Корпеев Юрий Яковлевич работал врачом Воскресенского «Химика» с 1970 по 1980 год и сохранил об Эпштейне мнение, как о человеке оригинальном, глубоко порядочном, открытом людям.
— Раз был случай, ехали по Москве в эпштейиовской «Волге», — начал для затравки Юрий Яковлевич. — Николай Семёнович за рулем и супруга его Любовь Николаевна рядом. Выезжаем с улицы Горького на Манежную площадь, чтобы дальше на площадь Дзержинского проехать, в те годы Манежная была совсем иной и транспортный поток по ней шел непрерывно. Вдруг Эпштейн тормозит прямо в центре площади, выходит из машины и поднимает с асфальта женскую косынку. Мы ему: «Николай Семёныч, да ты что, садись за руль, машины же кругом, движение мы тормозим, задавит еще кто–нибудь не ровен час». А он: «Да как же так, вот кто–то косынку обронил».
Возле музея Ленина Семёныч затормозил, вылез и повесил косынку на ближайший столб: «кто–то если хватится, то, может быть, найдет, а?». Комментарии, как говорится, излишни…
Особенность мой работы в «Химике» состояла в том, что в команде уделялось большое внимание психологической устойчивости. К травмам относились, как к неизбежности профессии, но делу поправимому. Хотя, конечно, в команде высшей лиги травмы случаются часто, играть приходится «через не могу», тренировочные нагрузки весьма высоки, подготовительный режим интенсивен, и не все игроки оказываются готовыми к такому повороту событий. И психологическая устойчивость, подразумевающая знание того, как отдохнуть после игры, приобретает весьма большое значение.
А физиологическое восстановление — это массаж, водный режим, питание. И в «Химике» все это обеспечивалось. Относительно, конечно. Например, рацион питания отвечал требуемым нормативам где–то процентов на пятьдесят по простой причине: «Химик» не имел для этого финансовых возможностей. Летом, конечно, выручали фрукты, но в целом питаться по научным рекомендациям не удавалось. Считалось хорошим восстановлением, когда давали какую–нибудь рыбу красную, икры граммов по пятьдесят, курицу.
Безусловно, во время заграничных турне кормили лучше, был больше выбор фруктов, соков, больше чистого натурального, хорошо приготовленного мяса, в то время как у нас было больше бифштексов, котлет. Пить нам чаще давали компоты из сухофруктов. Можно сказать, что в плане еды дело обстояло хорошо, но не самым лучшим образом. Я как–то стал пропагандировать, что полезно есть больше овощей, в том числе, зеленого горошка. Были такие консервы. Из Болгарии к нам в Союз их поставляли. Так Николай Семёнович, чтобы мой авторитет поддержать, сам на глазах всей команды банки четыре этого горошка чуть ли не зараз слопал.
