некрасивая, что на неё парни не обращают внимания. Помню, такой момент был.
Но зато, когда нам было лет по двадцать, она увела у меня парня. Такой был умный шахматист: высокий, красивый. Главное, мы вместе втроём были, но он меня проводил до подъезда. И Янка с нами была. Втроём. Ну и всё, я пошла домой, а они вдвоём остались. А до этого они стояли философствовали на всякие разные темы, но он был очень умный, и она была такая же. Вот она его увела у меня в итоге, потому что она умела расположить к себе не внешностью, а именно умом.
– Феноменальная память и интеллект Янки поражают. Какими ещё воспоминаниями тех лет вы готовы поделиться? Какие истории вас связывали с Янкой?
– Помню, в Центральном парке (я же на Мичурина, 9 жила – напротив парка) у нас всё детство в основном проходило. Помню, прыгали в сугробы с крыши: надо было по дереву залезть на крышу и потом с неё прыгнуть. Мы, видимо, прыгнули несколько раз, а потом она полезла по этому дереву, и нога у неё где-то там между сучков застряла. Насколько я помню, она потом грохнулась, как мешок, не знаю с чем [смеётся]. Начала орать. Орала так, что, наверное, все люди оборачивались. Но я испугалась: вроде ногу прощупали – кости не торчат. Она говорит: «Тащи меня домой!» [смеётся] Я потащила. В общем, через парк пока шли… Она же тяжёлая была, Янка, тяжелее меня и выше ростом… Она вся на меня навесилась, и мы идём, а она хромает-хромает, а я же помню, какая нога у неё: ну, допустим, левую ногу она там типа сломала, а потом, когда уже на финишную прямую вышли, на Ядринцевскую, пошли к дому; я такая думаю, что-то странно, как-то у неё походка поменялась. То есть она уже забыла, что у неё нога болит, и начала хромать уже на другую ногу. Ну, я, в общем-то, вроде бы виду не подала, насколько я помню, так и терпела, из-за того что воспитание не позволяло разоблачить её. Думаю, раз ей так хочется – пускай уж, потерплю. Ну, вот так вот, смешно было, конечно. Я-то знала, что у неё на самом деле уже ничего не болит, а она притворялась, что у неё вообще караул – нога больная, и всё так на меня навешивалась. Я до сих пор помню, как мне тяжело было тащить её [смеётся]. В общем, такое вот интересное воспоминание.
Потом помню третий класс, когда нас в пионеры принимали… Мы с Янкой уже дружили вовсю, а может, мы и раньше с ней подружились, я сейчас не помню, если честно. Но в третьем классе нас в пионеры приняли. Мы такие счастливые идём. Холодно на улице, а мы распахнулись – у нас галстуки на ветру развеваются. Мы такие счастливые! Счастья столько! И пошли хвастаться к Анжелке, моей сестре, в больницу. Кричали её. Она там вся в этих капельницах к окошечку подошла. Мы такие радостные с Янкой стоим, орём. Ой… Это ж вообще… Сейчас плохо… Дети даже не знают, что это за ощущение… Хоть есть что вспомнить. Вот такая фигня, ой, извините за выражение.
Потом помню ещё: Янка ж она такая – ревностно ко мне относилась. В старших классах так вообще. Она, помню, мне сказала: «Ты выбирай: или я, или там ещё кто-то». Потому что у меня подруга была, в параллельном классе училась, Наташка. Я на восьмом жила, а она на четвёртом в моём подъезде. Помню, как-то мы после школы с Янкой пошли домой, что ли… И Наташка как раз в это же время со школы шла, и в один лифт залезли. И тут Янка кровью наливается: на Наташку смотрит… И она как придавила её в этом лифте. Я как давай разнимать! Она хотела ей морду набить. И вот она так напугала эту бедную девочку, что мы с того дня больше с ней дружили. И она на полном серьёзе сказала: «Выбирай: или она, или я. Короче, никаких больше у тебя подруг не должно быть – только я одна». Вот так вот было. И, как ни странно, Наташка-то со мной так и не общалась потом. Странно вообще. А до этого мы с трёхлетнего возраста дружили. Надо же. Видать, так страшно было. Мы даже не здоровались. Ужас какой-то. И только начали разговаривать спустя, наверное, не знаю, лет тридцать, наверное. Первый раз. Тридцать лет молчали. Вот так вот в детстве бывает.
Ещё помню, мы сидим у Янки дома, она говорит: «Назовите какие-нибудь три слова». Например, я называю три слова, сестра моя, и она из этих заданных слов могла моментально за несколько секунд придумать какие-то стихи к песне и музыку: то есть она садилась за пианино и начинала сразу воспроизводить вслух вот эту песню. Надо же… Вот это у неё, конечно, дар какой-то божий был.
– Есть ли у вас любимая песня Дягилевой?
– На самом деле я как-то интересовалась, конечно, творчеством. Конечно, это было уже во взрослой моей жизни. И мне кажется, там такие песни все мрачные, поэтому у меня ни одной песни нет. Что-то у меня они настроение как-то портят все.
– Кто для вас Янка? (Подруга, родная душа, наставник, психолог и т. д.)
– Как я уже сказала, в первую очередь подруга, конечно, и родная душа, потому что она была мне больше чем подруга: соизмеримо с теми чувствами, что я ощущала к своей родной сестре, которая не просто сестра-двойняшка, то есть она практически стала как тройняшка нам. Наставник, психолог… Я на эту тему даже не думала никогда… В детстве вроде нормальным была ребёнком и так далее, а во взрослой жизни я с ней не пересекалась уже практически.
– Мир Янки. Каков он для вас? Как вы его понимаете?
– Я понимаю, что Янкин мир в детстве был солнечный, а в последние годы стал мрачным. Он… Не дай бог, конечно, оказаться в этом мире. То, что она чувствовала… Всё же прямо видно, какой на самом деле у неё был мир. У неё, как мать умерла, так у неё совсем всё чего-то как-то помрачнело: и на душе, и в голове, и везде. Поэтому и песни такие, и музыка, и слова, и стихи, и всё на свете. Мрачновато.
– Как вы думаете, что могло повлиять на оригинальность её творчества? Может быть, исторический период, географическое положение, её окружение? Или всё вместе?
– Не
