— Его слабая голова не выдержит короны Франции! — раздраженно говорил хозяин дома. — Король Карл умер вовремя. Ему еще пришлось бы покаяться, вспоминая о ночи святого Варфоломея. Затишье во Франции — затишье перед бурей. Брак Маргариты с этим беарнием сыном Жанны д'Альбре, ничего не гарантирует. Королева Наварры воспитала сына ненавистником католиков. С той же легкостью, с какой Генрих Наваррский подчинился и перешел в католичество, он вернется в лоно протестантизма. А беглый дурак не сумеет предотвратить этого. Он же мягок, как воск! Католики втравят его в войну, и войну он проиграет. Я полагаю, что мы скоро услышим о его гибели
Лукарис, утирая запачканную соусом бороду, спокойно заметил:
— Это означает лишь, что король меньше нагрешит.
Курбский слабо улыбнулся.
— Грехи принца были столь же жалки, как он сам, святой отец.
— Это бесспорно! подхватил, смеясь, Острожский. — Эти грехи можно было бы простить, останься Генрих в Польше.
— Я молю бога, чтобы королем Польши стал православный государь! — серьезно возразил Лукарис.
— Московский царь? спросил Курбский. — Все уже убедились в намерениях Ивана!
— Можно было бы избрать одного из его сыновей.
— Увы! вздохнул Острожский. — Он не соглашается отпустить ни старшего, ни младшего, пока мы не признаем его завоеваний.
— Вы рассказывали святому отцу, как принял Иван нашего посла Михаила Гарабурду?
Лукарис вопросительно поднял густые черные брови. Острожский поморщился
— Очевидно, Иван был пьян…
— Он выжил из ума, — резко сказал Курбский. — Михаил Гарабурда, святой отец, вместе с другими послами шел по двору в Александровой слободе, где затворился Иван, когда вдруг услышал крик: «Эй, послы! Послы!» Гарабурда поднял голову, и что же? Это кричал царь. Он стоял в одном из окон дворца, кривлялся, грозил послам скипетром и поносил их, угрожая отрубить головы, если не заключат мира… И это глава христиан!
— В царях вседержитель поражает и слуг и народ! — возразил Лукарис. — Русь погрязла в язычестве, князь, вот и кара.
Поп Иов обеспокоенно вертелся на скамье.
— Полно об Иване! — примирительно сказал Острожский. Меня беспокоит иное. Меня беспокоит намерение Яна Замойского призвать на королевский престол Стефана Батория. Канцлер мечется по всей Польше, уговаривая магнатов.
— А чем примечателен Стефан Баторий, князь?
— Молодостью и энергией, святой отец. Ему всего двадцать один год. И он честолюбив и властен, этот седмиградский воевода.
— И, конечно, католик?
— Католик, и при этом ревностный.
— Печально…
— Прежде чем Замойский уговорит поляков, мы сами изберем короля! — заметил Курбский.
Лукарис покосился в его сторону.
— Князь Андрей и в политике стремителен, как в бою! — засмеялся Острожский. — А знаете, кого он хочет видеть на королевском престоле, святой отец? Императора Максимилиана!
— И ты со мной согласен, — усмехнулся Курбский. — Разве не так?
— Совершенно согласен! Максимилиан веротерпим, у него достаточно дел в Германии, а кроме того, имперские кнехты не помешают в защите Ливонии.
Подняв глаза от тарелки, Острожский сказал Лукарису:
— Слышали о новом злодействе?
— Что такое?
— Графиня Заболоцкая опять повелела заклеймить железом семь новорожденных младенцев, крещенных по православному обряду.
— Блудница вавилонская, тварь! — неожиданно рявкнул поп Иов. — Сам зрел сию змею нынешней зимой. Удержал меня господь. Убить бы ее мало!
— За все взыщется с нее богом, — опустил глаза Лукарис.
— Католикам мало пыток ада. Земных не должны миновать! — стукнул ножом по столу Острожский. — Каюсь, грешный, слишком щажу их… Одна надежда, продлит господь дни мои — отмщу за христианскую кровь!
Со стола убирали жаркое, принесли взвар, фрукты, бутыли с замороженным квасом и вином.
— Осмелюсь напомнить, князь, — сказал Лукарис, отметая крошки, — у вас недавно возникло богоугодное желание начать печатание святых книг.
— Помню! — еще не остыв от вспышки, ответил Острожский. — Я уже посылал во Львов.
— Во Львов? К Ивану Федорову? — спросил Курбский. — Хочешь звать его на службу, князь?
— Хочу.
— Что же друкарь? Согласен? Или разбогател на Апостоле и сам мыслит печатать?
— Не разбогател. Говорят, он не выручил ожидаемых денег.
Лукарис покачал головой.
— Судьба Федорова достойна сожаления. Книги его великолепны Точны и красивы. Будет грешно оставить единственного православного печатника без поддержки… Он не бывал у вас, князь?
Курбский ответил отрицательным жестом.
— Но вы знали его в Москве? Ведь вы тоже сверяли московский Апостол?
— В Москве я был занят походами, святой отец, — ответил Курбский. — Мне приносили листы от митрополита, митрополиту я их и отсылал… Впрочем, я видел делателей книг. Их там с десяток имелось. Наверное, видел и Федорова.
Лукарис, только что хотевший выразить удивление по поводу того, что Федоров до сих пор не обратился в трудную минуту к соотечественнику, воздержался от вопроса. Но заметил:
— Простой делатель книг не смог бы издавать книги с подобным тщанием и строгостью. Его тексты соответствуют греческим.
— Пустое! — сказал Курбский. — Федоров пользуется вывезенными из Москвы листами. А в Заблудове книги выверял гетман Ходкевич. Не сомневаюсь в этом.
— Так или иначе, мастер он хороший, — положил конец спору Острожский. — Но до меня дошли слухи, что Федоров ведет дела с протестантами и католиками. Говорят, будто врач Сенник из Кракова убеждает друкаря печатать латинские книги.
— Сей слух может исходить от врагов веры! — предупредил Лукарис.
— Да, конечно. Но с Сенником дела Федоров уже вел. Доставал через него бумагу.
— К стыду Львовского священства, оно ничем не помогало Федорову! — возразил Лукарис. — Будет непростительно, князь, если и сейчас, когда друкарь испытывает, по вашим словам, трудности, ему не протянут руку братства и поддержки. Наш долг, князь, не дать иноверцам смутить Федорова.
— Следует подумать, следует подумать, — согласился Острожский.
И тут опять подал голос поп Иов:
— Ты все ищешь справцу для Дерманского монастыря, князь. Вот и возьми друкаря. Пусть хозяйство ведет да книги печатает.
Острожский озадаченно поглядел на Иова. Поп иногда удивлял его трезвостью суждений, тем более неожиданной, что вообще большим умом не отличался.
— Справцею? А пожалуй, и верно! — воскликнул Острожский, подумав, что детям и слабым разумом бог порою подсказывает хорошие мысли. — И верно!
