Ели все с огромным аппетитом. Не все же время индейцам жевать коку, а нам, давясь от отвращения, поглощать опостылевшую тушенку. Птиц зажарили, как и положено, на костре, причем огонь знахарь развел самым обычным способом, использовав для этой цели зажигалку, подаренную ему, как он сказал, одним гринго, которого он вылечил от лихорадки. Потом Марта долго выясняла, что за лихорадка и чем ее лечил знахарь.
За этой светской беседой нас и застала ночь, а насытившись, каждый из нас выбрал место для сна. Я, внимательно осмотрев c фонариком выбранную мной «берлогу» между лиан, опять закутался с головой в одеяло и проспал без малейших сновидений. Я был уже на сто процентов уверен в надежности наших провожатых, которые снова по очереди взялись дежурить ночью.
Под их охраной можно было чувствовать себя в относительной безопасности. А это в условиях сельвы уже немало.
Вскоре мы вышли к какой-то новой протоке, от которой, как уверял знахарь, до кошачьего когтя было рукой подать. За два дня пути мы встретили немало лиан, которые я, в силу своей неопытности, принял бы, конечно, за Uncaria tomentosa, но каждый раз знахарь охлаждал мою радость, отрицательно качая головой.
На протоке снова отличился наш маленький проводник, но воспользовались его меткостью на этот раз не мы, а пираньи. Когда наш отряд подошел к протоке, на противоположном берегу появилось несколько кабанчиков пекари, одного из которых сразу же подстрелил индеец. Но едва он вошел в воду, чтобы перейти на ту сторону и забрать свой трофей, как тут же стремглав выскочил на берег. Через секунду мы поняли почему: на свинью, свалившуюся после выстрела в воду, напали пираньи.
Это было кровавое, но поучительное зрелище. Дело происходило на мелководье, куда, кстати, пираньи обычно не заходят, но тут голодным хищницам подали такое блюдо, от которого инстинкт просто не позволял им отказаться. Чтобы откусить кусок получше, пираньи буквально выскакивали из воды. Марта, чтобы не видеть этой оргии, даже отвернулась, а знахарь, все это видавший неоднократно, просто устало сел на корягу и задумчиво уставился куда-то вдаль. До конца за пиршеством пираний наблюдали только мы с маленьким индейцем. Я стоял как завороженный. А он? Не знаю. Возможно, сожалел, что эти зверюги отбирают у него законную добычу. Или вспоминал, как на него самого когда-то напал аллигатор.
Когда на отмели остались одни кости и к ним приблизились уже другие едоки – раки, мы двинулись с места, чтобы совершить последний бросок к цели. От нетерпения я так спешил, что на какое-то мгновение даже нарушил установленный знахарем порядок и обогнал Марту. Впрочем, лишь на минуту. Усмотрев в этом нарушение дисциплины, старик решительным знаком отправил меня на третье, отведенное мне в нашей цепочке место. Я, извиняясь за свою оплошность и нетерпение, прижал руку к сердцу. Индеец все понял, снисходительно улыбнулся, и мы продолжили свой путь.
Наконец знахарь объявил о привале. Я готов был бежать и дальше, но, раз приказано отдыхать, значит, отдыхаем – за эти дни я привык беспрекословно слушаться старика.
Отдохнув минуты три, я все-таки не выдержал:
– Ну и где же коготь?
– Ты на нем сидишь, – хладнокровно ответил индеец.
То, что произошло дальше, я и Марта описывали Бобу, когда вернулись в деревню, совершенно по-разному.
По моим воспоминаниям, я вскочил с места будто ужаленный и на радостях бросился чуть ли не целовать заветную лиану, как конкистадор, нашедший в Куско золотой диск.
Марта те же самые события передает совершенно иначе. По ее словам, я долго скептически смотрел на лиану, потом на знахаря – не разыгрывает ли он меня, затем долго разглядывал фотографии, взятые из альбома падре Иосифа еще в Лиме. Потом долго щупал и зачем-то нюхал листья лианы, словно был великим специалистом, и даже хотел залезть на самую верхотуру, чтобы посмотреть на маленькие скромные цветочки, что были видны лишь издалека. От чего, к счастью, меня все же с трудом отговорили.
Короче, по одной версии, я сразу же уверовал в чудо, а по второй вел себя как классический Фома неверующий. Не буду оспаривать версию Марты, возможно, на радостях мои чувства действительно оказались изрядно запутанными, и детский восторг, связанный с тем, что я достиг долгожданной цели, смешался со здоровым скепсисом. В конце концов, очень похожие лианы нам уже не раз встречались в сельве. Если не все апостолы сразу же узнали воскресшего Христа, то что требовать от меня? Я увидел Uncaria tomentosa живьем в первый раз, так что мое сомнение, если это, конечно, не выдумка Марты, вполне простительно.
Впрочем, не знаю точно, откуда у меня такой нелепый провал в памяти. Может, коки на обратном пути перебрал, а может, просто сказался стресс от усталости и слишком тесного контакта с перуанской сельвой.
Дальше наши воспоминания уже совпадают. Прежде чем мы взялись за мачете, чтобы собрать в свои мешки драгоценную кору, знахарь показал нам немало таких же лиан поблизости. Конечно, после долгих поисков все это можно было в эйфории назвать россыпями драгоценностей, но на самом деле лианы росли на некотором расстоянии друг от друга, и знать о том, что рядом есть еще один кошачий коготь, мог только человек, хорошо изучивший это место. Если бы я случайно наткнулся на нужную лиану, то запросто прошел бы мимо остальных. Знахарь, видно, когда-то тщательно излазил все вокруг.
Набив свои мешки корой, я и Марта отпраздновали это событие, чокнувшись двумя огромными листами, похожими на листья фикуса, где еще было достаточно росы. Индейцы внимательно проследили за нашими действиями, всем своим видом показывая, что уважают наши обряды. Все это было забавно, но мы с Мартой лишь весело переглянулись, а потом вновь сделали самые серьезные лица.
Задача, которую я поставил перед собой еще в Москве, была наконец выполнена. И, как часто бывает в таких случаях, силы героя оставили. Всю дорогу назад я плелся, превозмогая себя. Вдохновлял только рюкзак за спиной, до отказа набитый корой. Сама по себе кора почти ничего не весила, но когда идешь много километров по сельве, и перо колибри начинает отягощать плечо. К тому же я, погорячившись, на радостях отдал последние банки тушенки индейцам; те приняли подарок с восторгом, а взамен получил пригоршню листьев коки, которую и жевал всю обратную дорогу. Бодрости кока придавала, но все же это была неполноценная замена еды. Аппетита не было, однако организм требовал пищи – кока его не убеждала, это была лишь обманка.
Да и охота на обратном пути у индейцев что-то не заладилась. Было дело, они хватались за свои духовые инструменты, но один раз из-под носа ушла целая стайка аппетитных пернатых, похожих на фазанов, а затем от нас улизнул кабанчик: выскочил по глупости нам навстречу, но тут же юркнул в заросли. Маленький индеец попытался его преследовать, но скоро, удрученный, присоединился к нам. Так я и дошел до деревни на одной коке, как настоящий индеец. Сколько килограммов я при этом потерял, не знаю, но джинсы падали теперь с меня постоянно, и я был вынужден подвязать их бечевкой, которую получил от сострадательной Марты.
Зато повезло со змеями. По дороге туда мы, к счастью, не встретили ни одной, а вот по дороге домой убили пять. Правда, испытать это счастье лично мне не удалось. Четырех гадов изрубил своим мачете знахарь, а одну зеленую нечисть разглядел среди лиан маленький охотник.
Мы с Мартой, уже привыкшие к сельве, восприняли это без малейших эмоций и даже, усталые, уже не проявили ни малейшего желания исследовать останки пресмыкающихся.
Честно говоря, к концу пути я настолько вымотался, что даже не помню, как мы вышли к деревне. Помню лишь объятья Боба и Чоони, одобрительный взгляд вождя и, конечно же, неуемный восторг Джерри, который пробился через толпу индейцев и минут пятнадцать, повалив меня на землю, что, учитывая мое состояние, ему удалось с легкостью, вылизывал мне физиономию.
Но больше всего я запомнил обед, который сварил из последних остатков наших продуктов Боб – ставшую уже традиционной гороховую похлебку с тушенкой. Еще несколько дней назад изрядно поднадоевшая, теперь та же тушенка казалась самым вкусным, что я ел когда-либо в жизни. Собрав со дна котелка остатки кушанья и облизав ложку, я тут же откинулся назад и уснул.
И проспал часов двенадцать.
Весь следующий день был посвящен сборам и проводам. Я прошелся по всей деревне и попрощался с каждым из жителей, что особого труда не составило – их было всего-то около тридцати.
Затем я долго прощался с Черным Кабаном, предварительно вручив ему изрядную порцию когтя. Я искренне хотел, чтобы он старику помог. Прощание с вождем затянулось надолго. На него вдруг напало любопытство, и он стал меня расспрашивать о моем доме, семье и вообще о России. Некоторые из вопросов оказались неожиданными: например, его заинтересовало, чем обычный русский человек отличается от индейца, скажем от него самого. Сначала я хотел отшутиться, но потом, когда задумался, то оказалось, что в общем-то – ничем.
