В Новороссийске было ясно, солнечно, а южнее погода портилась, и до конца дня 1 июля, выход не назначили и на завтра.
Под вечер дежурный неожиданно доложил:
- Товарищ командир, звонят из проходной - говорят, там ваш отец...
Я вскочил и поспешил к проходной будке порта. Почему отец в Новороссийске? И откуда ему знать, что я сейчас тут? Правда, до Краснодара отсюда всего сто двадцать - сто тридцать километров. Но выезжать за пределы своего города без особой надобности было не в привычках моих родителей, которые давно уже смирились с тем, что редко видят сыновей. Встречаться с ними и отец, и мать любили дома, в Краснодаре. В последний раз я был там во время отпуска больше года назад, еще до войны...
У проходной действительно стоял мой отец Николай Кириллович в своей неизменной форменной фуражке железнодорожника. Оказывается, знакомый машинист, побывавший вчера в Новороссийске, рассказал ему, что "Ташкент" стоит здесь "сильно побитый". Встревожившийся отец, как только сменился с дежурства по станции, не заходя домой, отправился сюда с первым попутным эшелоном.
Я повел отца на корабль. Пока дошли до трапа, успел узнать последние новости о своих братьях. Как-то так повелось, что друг другу мы, четыре брата, почти никогда не писали. Зато все переписывались с матерью, Верой Михайловной, державшей в своих руках семейные связи, и от нее каждый узнавал об остальных. Но с тех пор как "Ташкент" не имел постоянной базы, материнские письма доходили до меня с большим опозданием, долго блуждая по черноморским портам.
В нашей семье все было благополучно. Мой старший брат Николай, инженер-путеец, оставленный при своем деле и во время войны, продолжал работать на транспорте. У младших, Михаила и Игоря, которые оба в авиации, тоже все нормально - летают, воюют, регулярно пишут матери.
Но отец был сумрачен, это бросилось мне в глаза еще в первую минуту встречи. Удостоверившись, что я жив-здоров, он повеселел и оживился, однако ненадолго.
- Ты скажи, что же дальше будет? - строго спросил отец, как только вошел в мою каюту. - Ведь к Кавказу немцы подошли! Наши все отступают... Когда ж этому конец? И что нам с матерью делать, если и в Краснодар придут? Не на немцев же на старости лет работать!..
Не легко было отвечать на все это. Да отец и не ждал от меня каких-то определенных ответов. Ему просто требовалось поделиться своими невеселыми думами.
И, слушая его, я вдруг почувствовал, что те события последних дней, которые непосредственно касались меня самого или происходили у меня на глазах - трудные рейсы "Ташкента", трагедия Севастополя - как-то заслонили общую грозную картину войны. Вспомнились сдержанные, осторожные слова Буденного о тяжелом положении на юге, слова, над которыми я не задумался сразу. А фронт-то приближался уже и к моему родному городу, к отчему дому. Перед отцом и матерью, старыми и мирными людьми, суровая военная действительность ставила вопросы, пожалуй, потрудней тех, которые приходилось решать нам, военным...
Отец вновь оживился, когда я провел его по кораблю, показал рубку, орудийные башни, машины. Пробоины и вода в носовых отсеках его не смутили, как не смущали теперь уже никого в экипаже, - всем было ясно, что раны корабля излечимы и это лишь вопрос времени.
- Слушай, Василий, может, надо помочь? - встрепенулся вдруг отец, заглянув в румпельное отделение.- У нас же хорошие мастерские, сам знаешь. Молодежь на фронте, да старики-то остались. И приварить, и приклепать сумеют все, что потребуется. Только скажи - такую бригаду пришлем! Может, правда, надо помочь?
Я успокоил его, объяснил, что ремонт кораблю обеспечен. А сам радовался, что отец немного отвлекся от мрачных мыслей.
Николай Кириллович переночевал у меня, а утром заторопился домой и решительно отказался остаться до обеда: "Что ты, что ты! Мне на дежурство заступать в ночь, а я еще не знаю, на чем буду добираться. Лучше уж в другой раз наведаюсь..."
Проводив отца, я вернулся на корабль. Там продолжались работы в поврежденных отсеках. На пирсе расположились моряки, занятые переборкой мелких механизмов, протиркой деталей. Экипаж не терял времени даром. Но неясность с выходом в Поти, срок которого так еще и не был назначен, томила меня, как томит всякая неопределенность.
В полдень 2 июля...
Потом установили, что это произошло почти ровно в двенадцать часов.
Ни в порту, ни в городе не раздалось сигналов тревоги. Но внезапно ударили наши зенитки, и сразу же загремели по кораблю колокола громкого боя.
Как был, без кителя, я выскочил из каюты на мостик. Увидел - на корабль пикируют самолеты. И в то же мгновение понял, что бомбы уже сброшены - их свист, нарастающий и зловеще близкий, слился с треском автоматов и пулеметов.
Прежде чем я успел что-либо сделать, где-то в корме раздался сотрясший весь корабль взрыв. Мостик стал опрокидываться, уходя из-под ног, и упругая воздушная волна смахнула меня в воду.
Вынырнув, я очутился между причалом и наваливающимся на него кораблем. Какая-то струя несла меня вдоль пирса, не давая уцепиться за щербатый привальный брус. Рядом вынырнул краснофлотец и сразу потянулся меня поддерживать. Помню, как крикнул ему: "Не надо, справлюсь сам!" В этот момент мы оба ухватились за железные ступеньки, которые оказались наружным скоб-трапом корабельной трубы.
Спрыгнув с трубы на пирс, - только туда и можно было с нее попасть - я инстинктивно рванулся обратно к кораблю, соображая, как попасть на мостик. Кто-то остановил меня, удержав за плечо.
С того мгновения, когда я услышал из каюты первые выстрелы зениток, прошло, вероятно, немногим больше минуты. Но "Ташкент" уже лежал на грунте левым бортом к причалу. И только потому, что гавань неглубока, над водой оставались орудийные башни, мостик и рубка, площадка зенитной батареи. На гафеле гротмачты трепетал, как живой, флаг...
Из воды выбирались вымазанные в мазуте люди. На пирсе слышались голоса Орловского и Новика, отдававших какие-то распоряжения. Мне протянули китель, и я машинально его надел (он был с мичманскими нашивками, но это я заметил лишь потом).
Ревели сирены, возвещая запоздавшую воздушную тревогу. Прогремел еще один взрыв - в стороне нефтяного причала. Оглянувшись, я увидел столб дыма. Как оказалось, это взорвались торпеды на стоявшем там "Бдительном".
Вражеских самолетов над портом уже не было. Где-то дальше шел воздушный бой - наши истребители отгоняли фашистов...
Так враг, не справивщийся с "Ташкентом" в открытом море, нанес ему смертельный удар у новороссийского причала.
Позже выяснилось, как смогли фашистские бомбардировщики столь внезапно появиться над портом. Двадцать пять - тридцать "юнкерсов" прорвались к Новороссийску со стороны суши, застав врасплох дальние посты противовоздушной обороны. Бомбардировщики прошли на небольшой высоте над долиной, через которую обычно летали к фронту и обратно наши самолеты, и были приняты сперва за своих...
