Нас спрашивают со снисходительной иронией, сколько было великих художников-женщин? Эх, господа! Они были, и это даже удивительно, учитывая те трудности, которые им приходилось преодолевать.
Скажите кому-нибудь, что им нужно отправить их дочь писать голое тело, без чего невозможно обучиться живописи! Да большинство из них истошно возопит, хотя они не стесняются водить тех же девушек на пляжи или на представления танцоров в костюме змеи.
Что касается бедных женщин, то у них нет средств на обучение, а государство им в этом отказывает.
Таким образом, женщинам не только препятствуют в их обучении старыми методами, их не только не принимают в государственные школы, но они даже не допускаются на лекции по анатомии, перспективе, эстетике и т. д., которые могут слушать мужчины, даже не принадлежащие к Школе и работающие в частных мастерских.
Но Школа готовит не только художников и скульпторов, и подозревая, что вызову улыбки, все-таки скажу, что женщины-архитекторы или граверы не хуже женщин-врачей или мужчин-портных. Каждый должен иметь свободу выбора профессии, которую считает подходящей для себя.
Притом, что есть не мало мужчин, занимающихся серьезным делом, которым было бы лучше отойти от этого подальше, <…> женщин не допускают до участия в конкурсе на Римскую премию. Как видите, им даже не дозволено показать их неспособность.
К счастью, проводятся ежегодные выставки, а последние Салоны доказали, что эти презренные женщины являются способными ученицами и высоко несут знамя свободной школы, т. е. мастерской Жулиана, которая открыла им свои двери».
В начале января Марии начинает казаться, что со здоровьем у нее поправляется:
«Я еще кашляю и дышу с трудом. Но видимых перемен нет — ни худобы, ни бледности. Потен больше не приходит, моя болезнь, по-видимому, требует только воздуха и солнца. Потен поступает честно и не хочет пичкать меня не нудными лекарствами. Я знаю, что поправилась бы, проведя зиму на юге, но… я знаю лучше других, что со мною. Горло мое всегда было подвержено болезням, и мне стало хуже от постоянных волнений. Словом, у меня только кашель и неладно с ушами, — как видите, это пустяки». (Запись от 13 января 1881 года. Русский Новый год.)
Она борется с близкими, пытаясь доказать, что со здоровьем не все потеряно. Как-то она находит у себя под кроватью горшок с дегтем. Служанка Розалия по совету гадалки поставила его туда. Якобы деготь может помочь от болезни. Семья умиляется на преданность служанки, но Мария приходит в бешенство и крушит все вокруг.
«Это напоминает мне несносное теплое платье! Моя семья воображает, что я усматриваю особую выгоду в том, чтобы мерзнуть; это меня раздражает до такой степени, что я не покрываюсь, чтобы доказать им бесполезность их приставаний! О, эти люди доводят меня до неистовства…» (Запись от 24 марта 1881 года.)
Почему она так болезненно относится к заботе близких? Потому что она хочет жить. Потому что ей надо много успеть. И наконец, потому, что она принимает желаемое за действительное. Ей хочется быть здоровой и она заставляет себя верить, что оно так и есть. Но почему же тогда не верят другие?
Все последнее время она напряженно ищет сюжет для картины, которую хочет представить в Салон, и вот в конце декабря ее вызывает в свою комнату Жулиан и предлагает сделку. Она отдаст ему свою вновь написанную картину за сюжет, который он ей предложит. Муся соглашается. Но этого ему кажется мало, он предлагает тот же сюжет Амелии Бори-Сорель, которая скрывается в дневнике Башкирцевой под литерой «А». Он хочет, чтобы его ученицы соревновались и в Салон попадет та, которая окажется достойней. Соглашается и Амелия. Тогда в присутствии свидетелей они подписывают соглашение с Жулианом, после чего тот рассказывает им сюжет. Он предлагает им сделать часть его мастерской с тремя фигурами на первом плане в натуральную величину, других же как аксессуары. «Этот сюжет, — утверждает он каждой, — сделает вас знаменитой».
Он довольно жесток и циничен, их учитель, особенно, если учитывать то, что Амелия влюблена в него уже целых шесть лет, и у девушек, к тому же, только-только наладились близкие дружеские отношения. Но ему нужно рекламировать свою мастерскую, пусть соревнуются — такая картина в Салоне послужит великолепной рекламой.
В субботу, 1 января Мария Башкирцева, придя в мастерскую, застала там только Амелию, которой она и подарила букетик принесенных фиалок. В ответ та ее поцеловала и девушки посекретничали, так как были одни, о любви Амелии к Жулиану.
«Она рассказала мне, что это тянется уже шесть лет без всякого изменения. Она узнает его шаги по лестнице, его манеру открывать дверь, и всякий раз она при этом волнуется, как в первые дни».
Можно представить, что значит для Амелии это соревнование, какие надежды она возлагала на свою живопись. Однако это соревнование раздражает Марию Башкирцеву. Еще не написанная картина уже ей надоела, о чем она неоднократно записывает в своем дневнике, но надо бороться, таковы условия игры. Видимо, она органически не может работать на чужой сюжет. Картина ей не нравится, это замученная живопись. Не зря она висит в Днепропетровске, а не в одном из французских музеев. Видимо, Жулиан не взял полотно, хотя оно ему и полагалось в собственность по договору.
Однако Мария упорно идет к цели. За свой счет она ломает перегородку в мастерской, чтобы ее расширить — так ей надо для композиции. Рисуя картину, она на ночь опутывает холст цепями и закрывает его на большой замок, чтобы Амелия не увидела ее композиции и не скопировала бы деталей.
К Салону картина закончена, но она не нравится учителям: Жулиан недоволен, что испортили его сюжет, Робер-Флери считает ее неудачей, несмотря на то, что хорошо сделаны, как он считает, отдельные части. Он даже берет кисть и пытается кое-что поправить, но Мария потом замазывает его поправки. Жулиан, хотя и не говорит прямо, но все же надеется, что она не решится выставить в Салоне посредственную вещь. Однако, несмотря на такое мнение учителей, она все же отправляет картину в Салон, подписанную псевдонимом «мадемуазель Андрей». Она не может себе представить, что кто-то подумает, будто ее картину отвергли профессора в Салоне, как слабую. Учителя не противятся ее тщеславному желанию. Башкирцеву обнадеживает то, что картину Амелии Бори-Сорель они сразу забраковали, значит, в ее случае есть какая-то надежда.
Жулиан сам приходит в ее новую мастерскую, чтобы поздравить ее с удачей. Ее картина принята. Явившийся позже Божидар Карагеоргович уверяет, что жюри дало ей № 2, то есть она будет иметь преимущество при развеске — ее повесят во втором ряду, не так высоко. Картина действительно была повешена во втором ряду, в первой зале, направо от Почетной залы.
