Но пани Ядвига торжествовала. Она говорила, говорила и говорила, она трещала, и уже не о том, что она испытала в лесу, — она словно позабыла об этом, — а о своем госпитале, расположенном в тылу соседнего корпуса, о Петербурге, о дяде, о тетке. Она, интересная, полнотелая блондинка уже не первой молодости, принялась даже кокетничать, стрелять глазами. Словом, эта прожженная бестия, видевшая всякие виды, явно торжествовала победу. И, увы, все документы, оказавшиеся при ней, вполне удостоверяли ее личность. Что же мне оставалось делать?
Арестовать ее на свою ответственность и доставить в штаб или… принести извинения за грубое обращение, за убийство собаки? Может быть, мне за собаку придется даже заплатить. Другими словами, я или должен был признать себя побежденным, или же продолжать войну на свой страх и риск. Но в этой войне у меня не было союзников!
Ведь первый, кому я буду должен доложить о случившемся, — это полковник Н., комендант штаба. Я знал вперед, как он отреагирует на мой рапорт. Обойти его, адресоваться прямо к начальнику штаба корпуса? Но все мы, штабные, отлично знали характер ген. Карликова — его флегму, желание отстраниться, умыть руки. Он не захочет лично разбираться в этом запутанном деле, он опять-таки направит меня к коменданту. В руках же этого злобного старика я, конечно, погибну!
И… я опять пожалел о том, что не послушался его совета, снова влип в это грязное дело. Но всё же в глубине моей души было глубокое убеждение в том, что я прав, что не всё в этом доме и в этом треклятом лесу чисто. И я медлил, я не хотел с позором капитулировать.
Я поднял глаза. Полька улыбнулась: из ее рта мне в зрачки блеснул золотой зуб. На левой стороне верхней челюсти.
Полька заметила, что я смотрю ей в рот; вероятно, и дрогнуло что-то в моих глазах, на моем лице. И она залилась смехом, даже в ладоши хлопнула. Потом, подняв пальцем уголок верхней губы, весело сказала мне:
— Поручик заметил это?.. О да, золотой зуб на левой стороне верхней челюсти, как раз на том месте, которое причинило вам столько неприятностей!.. Но, поручик, успокойтесь: эта золотая коронка поставлена всего два месяца тому назад… В Минске… дантистом зубоврачебного пункта Земгора. И весь наш госпиталь знает про это! — закончила она уверенно и победоносно.
Она била меня, как хотела! Мне больше не о чем было ее спрашивать — надо было как-то уносить ноги.
— Сударыня, — начал я медленно. — В таком случае мне придется…
— Да!.. — весело, с задором продолжила она. — Придется опять просить извинения. Ну что же, я — добрая, я прощу вас! — и закончила, протянув мне через стол руку. — Целуйте!
— Дядя, — затем уже по-польски обратилась она к старику. — По случаю мира следовало бы выпить. Есть у тебя вино?
— Есть, есть! — по-польски же торопливо ответил он. — Конечно, раз ты прощаешь господина офицера, то мы выпьем по чарке. Ванда! — кивнул он затем в сторону жены. — Принеси что у нас есть получше.
Старая дама поднялась. Мое сознание отметило, что оба они, вдруг засуетившиеся, довольны мирным разрешением конфликта. Со старика всю его спесь как рукой сняло. Вообще же с самого моего появления в их доме лесничий и его супруга были лишь молчаливыми свидетелями того, что происходило между мною и их племянницей, — они словно умывали руки, не хотели или не решались вмешиваться в наш разговор. О собаке, застреленной мной, принадлежавшей лесничему, так и не было сказано ни единого слова.
Выпив стаканчик какой-то сладкой и крепкой настойки, я откланялся и отправился в дальнейший путь. Пани Оржельская взяла с меня слово, что я ее в ближайшие дни навещу. Я слово дал, но исполнять его не собирался. Потом мы с Полиным покатили в штаб. Своему солдату я приказал никому ни слова не говорить о случившемся. Сам же, прибыв в штаб, тотчас же разбудил поручика Андреева, своего сожителя по халупе, и всё подробно и точно ему рассказал. Рассказав же, просил его совета, как мне поступить. Дружок мой, хоть и сонный, вначале выслушал меня внимательно и на вопрос мой ответил кратко:
— Как поступить? А никак. Плюнь на это дело!
— Но постой, ты подумай! — запротестовал я. — Ведь не может же быть собрано вместе столько случайностей. Этот тип под мостом, она одна ночью у моста. Ее золотой зуб, ее наглое поведение по пути к дому и, наконец, это желание всё уладить миром.
— Да, конечно, — зевнув, согласился Андреев. — Но и ты подумай: твоя выпивка в деревушке, — даже забыл папку с дознанием! Остался один в лесу. Комическое чихание неизвестного под мостом, которого ты не умел задержать…
— А ты сумел бы?
— Попробовал бы.
— А как?
— Стрелял бы через настил моста по его голосу.
— Это верно! — согласился я, почесав в затылке. — Эту возможность я упустил из виду. Впрочем, у меня в нагане было только три патрона.
— Ты многое упустил из виду, — продолжал Андреев. — Ты не обыскал эту Оржельскую, а это надо было сделать, если уж ловить шпионов. Конечно, она, подходя к мосту и услышав твои крики, могла бросить то, что было при ней. Но тогда до света нельзя было покидать места. Потом этот золотой зуб… Полька права — ты сам рассказал о нем по всем госпиталям… Коронку говорит она, надели ей в Минске, — так это или не так, проверить это теперь уже трудно, требует времени, для этого надо привести в движение сложный аппарат следствия. Другими словами, прямых улик — никаких, хотя косвенных много.
Но ведь на основании косвенных улик можно…
— Да, конечно, — докопаться до прямых. Но кто этим будет здесь заниматься? Твой же рапорт сразу и в первую голову подставит под удар тебя самого. Это тебе нужно?
— Нет.
— Ну так вот. Следовательно, раздевайся и ложись спать.
Я, почти убежденный своим сожителем и приятелем, так и поступил. Но наутро меня стала мучить мысль, что все-таки я поступлю нечестно, если, убоясь наказания (в сущности, пустякового, да его может и не быть) за свои ляпсусы, совершенно закрою глаза на всё то, чего свидетелем мне пришлось быть. Надо хотя бы в контрразведку сообщить об этом. Я так и поступил, отпросившись у коменданта на другой день в Луцк за покупками.
В штабе армии меня принял соответствующий офицер, еще совсем молодой, но лысый почему-то. Вид у него был сонный, недовольный, но мой подробный доклад он выслушал внимательно. Слушая, он делал какие-то отметки на листе бумаги, но не задал мне ни единого вопроса.
Когда же я кончил говорить и поднял на него глаза, он сказал безразличным голосом:
— Хорошо. Благодарю вас. Нужные меры будут приняты. ~ И прибавил, поднимаясь со стула: — Сегодня у меня седьмое сообщение о шпионах от частных лиц! — и улыбнулся.
