ездили на охоту, парились в бане и купались в снегу… Как будто вчера. Так незаметно и жизнь пролетит в вечной борьбе за тонны и центнеры. Я состарюсь, и рядом никого не окажется. Маша при ее болячках и нервах вряд ли долго протянет. Начну, как Калинин, засыпать на Политбюро, а потом меня и вовсе выгонят на пенсию. Если, конечно, Коба не пристрелит раньше времени…»
Последняя фраза возникла не случайно. Перед отъездом Мильда упросила его встретиться с Аглаей. Он не хотел больше впутываться в опасную историю, но Мильда, не говоря ни слова, сумела его убедить. Посмотрела с такой мольбой во взоре, что у Кирова сердце зашлось.
Он встретился с Аглаей снова у Пылаева в обеденный перерыв. Ганина была бледная, темные круги лежали под глазами, в которых застыла боль. Киров, желая ее успокоить, стал говорить, что теперь вряд ли кто-нибудь их потревожит, дважды не погибают, поэтому пусть они оба работают спокойно, не волнуются, за их домом будут присматривать, ну а если они заметят что-то подозрительное, вот телефон Филиппа Демьяновича Медведя, надо только будет позвонить…
— О н, — Аглая, прервав Кирова, не стала говорить «Сталин», выделив лишь местоимение, но Киров все понял, — свою страшную месть не оставит. Вы заблуждаетесь, потому что не знаете природу его болезни. Паранойя разрушает мозг постепенно, и чем больше о н будет находиться у власти, тем ярче будут проявляться симптомы страха, подозрительности, мании преследования. У н е г о еще очень сильная природа организма, а потом эта болезнь обостряет мыслительные процессы, и о н может выдавать подчас оригинальные решения той или иной проблемы. Но иногда… — она усмехнулась. — А подчас заходить в тупик в элементарных вещах. У нас и на Западе только еще изучают признаки этой болезни, поэтому трудно распознать характер ее течения.
— А может быть, ваш профессор ошибся? — спросил Киров.
— Бехтерев был гений в диагностике. Если б это сказал кто-нибудь другой, я, возможно бы, и засомневалась, но Владимир Михайлович не мог ошибиться. Я вас понимаю, о н ведет себя, как обычный нормальный человек. Ни на кого не бросается, не впадает в истерики. Страдает бессонницей, как многие из нас. Но очень немногие мучаются приступами страха. Мнительностью. Болезнь растет в нем незаметно. Вот что страшно. И вы, Сергей Миронович, подвергаете себя даже большей опасности, чем я. Смертельной. — С глубокой грустью заключила Аглая. — Вы должны об этом помнить!..
— И в чем выражается эта «смертельная опасность»? — спросил, усмехнувшись, Киров.
— Жертвами таких людей чаще всего становятся их близкие, их друзья, — серьезно ответила Аглая.
Усмешка слетела с его лица, когда он увидел ее глаза, с сочувствием и болью обращенные к нему.
— Сергей Мироныч! Что же это вы уединяетесь?!
Киров вздрогнул, оглянулся. Перед ним, загадочно улыбаясь, в своих сверкающих яловых сапогах и ярко-синих галифе стоял стройный и подтянутый Паукер, постукивая себя хлыстиком по голенищу. Тот же Ворошилов со смехом рассказывал, что Карл, дабы выглядеть красавчиком, утягивает свое брюшко в жесткий корсет, как парижская модная шлюха. «И даже за столом жрет в корсете, чтоб меньше вошло!» — расхохотался Клим.
— У нас у всех уже слюнки текут от запаха вашего мяса, все проголодались!..
Они двинулись к даче. Фраза Аглаи о «смертельной опасности» заставила его тогда невольно содрогнуться. Может быть, потому что он давно уже чувствовал опасность, исходящую от Сталина.
— А жилетик-то я вам достал, — по секрету сообщил Паукер. — Но Хозяин хочет вам сюрприз сделать, вы уж меня не выдавайте!
— Спасибо, Карл! — Киров был даже тронут, он не ожидал от Паукера такой изворотливости.
— Это пустяки, Сергей Миронович! — хвастливо сказал Паукер. — Нэт ничего такого, чтобы нэ мог достать товарищ Паукер! — копируя интонацию Кобы, самоуверенно заявил Карл. — Я тут «кадиллак» достаю одному нашему другу. Хорошая машина. Не хотите?
— Нет, спасибо, для меня хороша любая телега, лишь бы ездила, — усмехнулся Киров.
Все сидели за большим столом на веранде. Ворошилов отрезал от кабаньей ноги большие куски и раздавал их гостям, начав, естественно, с Кобы.
— А после мяса пусть подадут закуски! — бросил Сталин Паукеру. — И заходи, повеселишь нас, стариков, — усмехнулся он.
Праздновали вшестером: кроме Серго и Кирова Сталин зазвал развеять грусть-тоску Ворошилова, Кагановича и Молотова. Перед отъездом в приемной крутился и Жданов, надеясь, что и его позовут в гости к Хозяину, но Коба держал нового секретаря пока на «коротком поводке». Не заслужил еще такой чести. Первым тостом помянули умершего недавно председателя ОГПУ Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Он долго и давно болел, мучился грудной жабой, поэтому почти никогда не принимал участия в совместных застольях, но Менжинского все любили за его добрый покладистый нрав. Он ни с кем никогда не ссорился, со всеми сохранял ровные добрые отношения и был удобен даже Сталину. В 1934-м Менжинскому исполнялось шестьдесят лет, и Сталин даже хотел наградить его орденом Ленина за большую и плодотворную работу, но не успел. Коба произнес в память о Менжинском теплые слова, сказал, что даже не знает, кем его заменить, хотя никто не сомневался, что «железная метла» достанется Генриху Ягоде, чьи усы имели такую же форму, как у Гитлера. «Наш Адольф Григорьич», — шутил Коба. Он единственный из всех сидящих за этим столом почему-то выделял и ценил Ягоду. Коба как-то даже пояснил, чем ему нравится Аптекарь, так он звал его за глаза. «Вроде бы свой, с песьими повадками, готовый услужить, но иногда такой взгляд проскользнет, что морозом от страха прошибает, — восхищенно усмехнулся Сталин. — Наш человек».
Разрезая ногу и разливая по второму бокалу вина, решили переменить тему и вспомнить веселое: как в разгар жаркого спора о продовольственных вопросах неожиданно захрапел председатель ВЦИКа Калинин. Михаилу Ивановичу исполнилось 59, и стойко высиживать многочасовые заседания Политбюро ему не всегда удавалось.
— Я его то и дело локтем в бок толкаю, — смеялся вместе со всеми Молотов. — Глаза откроет, ошалело посмотрит на меня и снова засыпает.
— Да хорошо бы тихо себе спал, а то ведь говорить мешает своим храпом, — засмеялся Каганович.
— Как же он со своими певичками развлекается? — спросил Сталин. — Неужели и с ними засыпает?
— Нет, тут они с Енукидзе крепкие бойцы! — возразил Клим. — Мне Авель
