— Аксинья, выйди! — распорядился комиссар.
Партизанка, фыркнув, с неохотой ушла.
— Ну, слушаю я тебя, Глаша.
Спустя полчаса для нее затопили баню. Глаша мылась долго, с ожесточением.
Ее накормили и уложили в землянке.
Только теперь к ней пришла усталость. Тело ее ныло, словно после тяжелой и продолжительной болезни, Она уснула и проспала до следующего дня.
Затем Глаше дали сопровождающего. Товарищ Яков простился с ней, и вот где ползком, где в рост, где выжидая, а где и бегом они добрались до расположения нашей части.
Здесь Глашу переправляли, не задерживая, и на лошади, и на машине, и самолетом, пока не оказалась она в том самом городе в тылу, откуда два дня назад вылетел в Одессу связной Бурзи.
В ночь с семнадцатого на восемнадцатое самолетом «У-2» был сброшен с парашютом в пятнадцати километрах севернее села Мостовое Валерий Бурзи.
Валериан Эрихович БУРЗИ (ЕФРЕМОВ).
Направлен Центром в Одессу для связи с Н. Гефтом.
Перед прыжком, как было между ними условлено, пилот поднял ладонь с растопыренными пальцами — это значило, что Буг замерз, и Бурзи мог смело говорить, что перешел Буг по льду.
С трудом он закопал парашют в мерзлую землю, сверился по компасу и отправился на юг.
На окраине села Мостовое он сунул компас в сусличью нору, снял вещевой мешок, чтобы не привлекать к себе внимание, спросил у встречного, как пройти в жандармское управление, и, конечно, пошел в противоположную сторону, не заходя в село. Под хутором Веселый он отдохнул в стоге сена и двинулся снова на юг, нигде не останавливаясь. С наступлением темноты он добрался до хутора Крысово и попросился переночевать. Уже снял с себя стеганку, чтобы подстелить на лавке, как пришли примарь и полицейский, проверить документы.
Примарь бывал в Херсоне и, видимо, знал город. Подозрительно глядя поверх очков, он задавал каверзные вопросы. Но Бурзи вырос в Херсоне и знал в городе каждый дом. Такая проверка для него была, как говорят в Херсоне, «семечки». Он отвечал, позевывая от усталости и скуки.
Сбитый с толку его спокойствием, примарь извинился за беспокойство и ушел вместе с молчаливым, флегматичным полицейским.
Утром Бурзи снова двинулся на юг. Завадовку, где был жандармский пост, он обошел с запада и угодил в Давыдово, но в плавнях встретил людей, которые показали дорогу в обход, горкой. Так Валерий добрался до хутора Галупов и в крайней избе попросился на ночлег.
— Матрена Моисеенко! — представилась ему хозяйка, пожилая женщина с обожженным солнцем лицом, темным, как на старинных иконах.
— Валерий Бурзи! — ответил он, достал паспорт и протянул хозяйке.
— Мне паспорт ни к чему. — Она оглядела его и сказала: — Я вот гляжу на тебя и все как есть вижу без паспорта. Ты, милый, сиганул с самолета, — она каждое слово, словно вырубала ребром ладони, — и теперь тайком пробираешься к морю. Иль брешу, скажешь?
— Брешете, хозяйка! — улыбнулся Бурзи, а улыбка у него была удивительно заразительная.
Хозяйка тоже улыбнулась, настаивать не стала и занялась хозяйством. Она поставила на стол кринку с кислым молоком, отрезала ломоть хлеба, достала ложку, вытерев фартуком, положила на край кринки и села с ним рядом, глядя на него с каким-то добрым участием.
— Маманя, — спросил сын, — гость будет спать в горнице?
— В горнице, сынок, в горнице, — повторила она и пошла стелить.
Утром, когда Валерий Бурзи прощался, хозяйка сказала:
— Если тебе в Одессе будет труба, сходи до моей дочери Верки, она тебе поможет. Вера Филипповна Лыхтарь. Живет она по улице Канатной, в доме номер сорок один.
Хозяйский сын огородами вывел его в поле, показал кратчайшую дорогу и сказал:
— Вчерась ночью приходил полицай, спрашивал, остался ты ночевать или нет. Я ему сказал, что только водицы попил и ушел. Ну, бывай!
Бурзи с благодарностью пожал парню руку и снова двинулся на юг, в сторону моря.
Лиманы он обходил с севера, потому что вдоль всего Николаевского шоссе патрулировали полицейские. А когда его все-таки задержали, отбрехался тем, что вот, мол, пока под Мелитополем рыл окопы, семья эвакуировалась из Херсона, а тут в селе Бузиново у меня тетка учительствует, так не к ней ли, думаю, подались...
Старший полицейский посмотрел его документы — расхождений не было, лицо у человека открытое, улыбчатое, такой врать не станет, ну и отпустили.
Последнюю ночь перед Одессой он ночевал в Нерубайском. В город вошел по трамвайной линии из Усатова, опасаясь полицейских патрулей на мосту. Поднялся в гору и через Слободку вышел на Старо-Портофранковскую улицу. С капитаном Лесниковым он детально изучил план города, поэтому, легко ориентируясь, направился на Канатную, к дочери Матрены Моисеенко.
Вера Лыхтарь приняла его хорошо, дала умыться с дороги, накормила, но приютить у себя отказалась:
— Понимаете, соседи — не приведи господь! Вам у меня никак нельзя оставаться, сейчас же побегут в полицию. Мы сегодня с вами сходим на вечерку к подружке моей, Валентине, — она на этой же улице живет, — поговорим, может, у нее...
Так Бурзи определился на Канатной, в доме номер шестьдесят, у Валентины Пустовойтовой. Хозяйка его была всем хороша, но особенно тем, что не интересовалась, чем занимается, где бывает.
Рождественский бал в «Фольксдейче миттельштелле» не удался, этому были всякие причины.
Накануне у себя в кабинете застрелился штурмфюрер СС, заместитель Гербиха по общим вопросам Зепп Дирксен. У старого Зеппа — так его звали в Управлении — было три сына — «гордость нации». Они пали на Восточном фронте во славу фюрера. У старого Зеппа еще оставались дочь Ева и жена. Они жили в Кенигсберге; бомба угодила в их дом, и, как написали ему из Пруссии, не нашли останков, чтобы похоронить их в фамильном склепе Дирксенов. Вчера утром Зепп Дирксен получил это известие, а в полдень он выстрелил себе в рот из пистолета. Смерть Зеппа Дирксена была не такой большой потерей, чтобы помешать рождественскому балу, но штурмфюрер оставил записку, содержание которой стало достоянием всего Управления. Он писал:
«Какие у меня могут быть претензии? Ровно никаких! Так же, как сотни тысяч других немцев, я хотел этой войны, и я ее получил!
Зепп Дирксен».
— И это написал штурмфюрер СС, кавалер трех орденов рейха, когда-то с отличием кончивший Хоэ шуле — высшую школу фашистской партии! Непостижимо! — сказал оберштурмфюрер Гербих.
Но пригласительные билеты разосланы, и рождественский бал должен состояться!
Были и другие причины, испортившие этот праздник. Несколько сотрудников Управления, получив рождественские отпуска, поехали в Германию. Удивительно, как их письма миновали военную цензуру! Они писали такое, что каждый немец, который еще не разучился думать, даже сидя под елочкой, с зажженными свечами, представлял себе с горечью и безнадежностью будущее. Эту напряженную обстановку в Управлении усиливали сводки военных действий с Восточного фронта. Сотрудники уже давно привыкли до получения официальных сообщений верховной ставки фюрера пользоваться сводками Советского информбюро — время подтвердило их объективность. А известия были мало сказать скверные — катастрофические! Советские войска неумолимо двигались на запад, и даже здесь, совсем близко, на Херсонском направлении, русские опрокинули последний предмостный плацдарм немцев на левом берегу Днепра. Очень активизировались партизаны Одессы. В районе Ближних Мельниц вспыхнул склад горючего и боеприпасов. Это была поистине рождественская иллюминация!.. На станции Одесса-Товарная пять паровозов, предназначенных для военных эшелонов, были на полном ходу направлены в тупик и разбиты... После заводского ремонта, истребитель подводных лодок «КТ-39» взорвался в открытом море... Самоходная баржа «Шпрее» взорвалась во время погрузки боеприпасов...
