— Это тебе придется доказывать, что ты подстрелил десяток коммунистов. Послушать вас, американцев, так вы уже дважды уничтожили всё население Северного Вьетнама. А я предпочитаю приносить доказательства с собой, по паре ушей с каждого убитого вьетконговца. И мне нечего в конторе доказывать, все аргументы с собой. А теперь скажи-ка мне, давно ли твои предки снимали скальпы с миллионов индейцев, расчищая себе жизненное пространство? Так что не прикидывайся чистоплюем, это вы, теперешние янки, вырезали всё коренное население Америки, а теперь навязываете свой образ жизни всему миру. А у нас нет времени резать скальпы, поэтому мы режем уши, это намного быстрее. Тьфу!
Вьетнамец смачно сплюнул и отвернулся.
Теперь не было того парадного строя геликоптеров, как час назад, когда они вылетели с базы на север, предвкушая победу в бою. Теперь каждая машина, вырвавшись из огня, возвращалась самостоятельно. Вот внизу потянулись лачуги пригорода Сайгона, несколько улиц с двух — или трёхэтажными домами, президентский Дворец, лужайка перед казармой морской пехоты США, откуда они недавно улетали, чтобы задать трёпки вьетконгу. Но по тому, сколько мест пустовало теперь в геликоптере, и по сменившемуся составу пассажиров, следовал безошибочный вывод, что трёпка удалась скорее коммунистам, чем американцам с их вьетнамскими «друзьями».
И тут Майкл вдруг сообразил — за короткое и ужасное время боя вьетнамец просто не имел возможности сбегать в сторону джунглей за доказательствами своей победы. А это значит… Да, он отрезал уши рядом с геликоптером у своих, возможно ещё живых, сослуживцев.
На пути в казарму перепачканных грязью и кровью солдат встречала не только медицина. Рядом с командиром части стоял незнакомый штатский, и Майкл по их взглядам и жестам интуитивно почувствовал, что они беседуют о нём.
— Майкл Курапофф? — спросил незнакомец, и по тому, что он, а не командир части, заговорил первым, Майкл понял, что к нему обращается большая шишка, и утвердительно кивнул.
— Ну вот и славно, — продолжал незнакомец. — Зовите меня просто — дядюшка Билли. Правда, это звучит несколько фамильярно, но так нужно для чужих ушей. А мы давно знаем вас, как дисциплинированного и исполнительного солдата, которого ждёт несравнимо более важное занятие, чем стрельба по вьетконгу.
И Майкл понял, что в его жизни наметились кой какие перемены.
Позже, после возвращения в Штаты, Майкла позабавило, как дядюшка Билли предствлял его шефу:
— Вот тот малыш, которого я рекомендовал вам, шеф. Я подхватил его сразу же после боя с Вьетконгом. В нашей морской пехоте его зовут Майкл, шеф. Как только он переберётся с нашей помощью во Францию, там сослуживцы будут звать его Мишелем. Где-нибудь в Одессе, откуда родом его родители, его звали бы Мишкой, или что-то в этом роде. Он прекрасно говорит по-русски, почти без акцента. Ненавидит красных даже сильнее, чем ненавидел их родной папочка, эти объяснялось его желание воевать с Вьетконгом. Он считал, что там был передовой рубеж борьбы с коммунизмом.
«Всё-таки, сколько нужно терпения, пока тот загнанный в угол русский возьмет трубку», — подумал он и тут же услышал, как длинные гудки прекратились, в трубке щёлкнуло соединение, и послышалось «аллё», сказанное безразличным тоном.
«Ничего, сейчас ты у меня запрыгаешь!» — мстительно подумал Мишель и спросил:
— Это Борис Великанцев?
— Да, — ответил телефон голосом Великанцева.
— Здравствуйте, вас приветствует Мишель Курапов, — сказал Мишель, отслеживая глазами удалявшийся геликоптер русских.
По той паузе, что воцарилась на другом конце провода, Мишель понял, насколько он ошарашил собеседника, заговорив с ним по-русски, и вспомнил, как на банкете Великанцев поинтересовался у переводчицы:
— Скажите, Элен, а этот Мишель Курап, кто он, француз? Американец? Немец?
— Точно не знаю, но поговаривают, будто он американец. Насколько я знаю, его родители эмигрировали из России во время гражданской войны. Но он ни слова не понимает по-русски. Как у вас говорят — ни бельмеса, по-русски ни бум-бум.
— О да вы знаете такие тонкости нашей речи, — удивился Великанцев.
— Я была в вашей стране на практике, мне нравится ваш язык, и люблю его тонкости и стараюсь постичь иносказания.
Пауза в телефонном разговоре с Великанцевым устраивала Мишеля, продолжавшего в ожидании события отслеживать полёт русского геликоптера.
И вот оно: геликоптер русских будто натолкнулся на невидимую преграду, устремился вниз и в месте его встречи с землей в небо взметнулся столб взрыва.
— Поздравляю вас, вы родились в сорочке — спокойно договорил Мишель и тут же подумал, что теперь в России говорят «родились в рубашке». — Ваш вертолёт взорвался, ваши друзья погибли.
— Эй, Майкл! Освободи телефон, мне необходимо срочно уведомить нашего человека! — дядюшка Билли буквально вырвал трубку у Мишеля, тут же нажав на рычаг отбоя.
— Хэллоу, шеф! Мы спасены! — прокричал он условную фразу.
— Хорошо, Билли, Вы отлично выполнили эту работу. Сейчас будет сообщение по радио, — ответили ему.
Из сообщения радио «Би-Би-Си» 6 августа 1967 года в 13:03, время московское:
«Гигантский советский вертолёт, предварительно вылив на пожар двенадцать тонн воды, врезался в высоковольтную линию, взорвался и сгорел. Погибли семь советских членов экипажа и два француза».
В том году по настоящему летняя жара установилась в Москве лишь в последних числах июля, и хотя шла первая декада августа, жара в городе становилась невыносимой. В государственных учреждениях не спасали даже сквозняки, устраиваемые чиновниками через распахнутые настежь, окна. Вместе с ветром проникал запах разогретого солнцем асфальта, вызывая у партийных функционеров зависть к тем, кто находился в отпусках.
— Леонид Ильич! Машина подана, — доложил секретарь-референт.
Брежнев взглянул на часы. Ровно двенадцать дня.
«Ничего не скажешь, службы работают точно, как часы. Сказал, подать машину к двенадцати, и вот, пожалуйста, машина подана, — с удовлетворением подумал Брежнев. — Стараются. Ещё бы им не стараться, знают, что могут вылететь из-за малейшего промаха».
Единственное, о чём просили его спецслужбы, это заранее, хотя бы часа за полтора, сообщать о своём намерении, и Леонид Ильич старался выполнять эту просьбу.
Он знал, что за это время должна пройти команда во все районные отделения и на все посты Государственной автомобильной инспекции о блокировании выездов на Ленинградское шоссе из всех городов, населённых пунктов, с просёлочных дорог и главных дорог. За сорок минут до проезда кортежа Генерального секретаря КПСС. Чтобы на Ленинградском шоссе, до самого Завидова, путь автомобилю генсека, несущемуся на предельной скорости, не пересёк ни один пешеход, как это было уже однажды с Хрущевым на том же Ленинградском шоссе на выезде из Химок, в деревне Родионово.
