на Дальний Восток. Это было в 1937 году. Хабаровск. Биробиджан. Комсомольск-на-Амуре. Владивосток.
В Хабаровске пробыли мы недолго. Петров любил ходить по хабаровским улицам, заглядывать в магазины, потолкаться на рынках, поговорить с людьми в фойе кинотеатров, посмотреть, каков сервис в ресторанах.
Острый взгляд его подмечал недостатки аппарата, всевозможные извивы бюрократизма.
Он опубликовал в «Правде» и «Тихоокеанской звезде» первые хлесткие фельетоны о недостатках хабаровской торговой сети, о том, почему на берегу Амура нет рыбных блюд в ресторанах, и о грязи в хабаровских гостиницах. Хабаровские торговцы приходили в смятение, уже издали увидев беспокойного журналиста на центральной улице.
В хабаровских кафе уже знали, что Петров пьет чай только вприкуску.
«Петров идет», — как бы по цепи передавалось из магазина в магазин. Петров идет. Значит, надо быть настороже. Этот все заметит. Заметит и не пощадит. Популярность его в Хабаровске росла с каждым днем. Записная книжка его все пухла.
Из Хабаровска мы вылетели в Биробиджан.
— Мне передавали, — сказал Петров, — что в Биробиджане нашли свою вторую родину некоторые одесские евреи. Очень интересно посмотреть, как трудятся на земле родственники Бени Крика.
Полет продолжался не более часа. Мы не успели даже как следует познакомиться с попутчиками. Но от аэродрома до города было километров пятнадцать. И тут вот опять нашлась обильная пища для благородной ярости Жени-обличителя и материал для нового ядовитого фельетона.
Во-первых, никаких автомашин на аэродроме не оказалось. После двухчасового ожидания нам удалось влезть в кузов случайного грузовика, переполненного какими-то металлическими деталями, которые всю дорогу с дребезгом перекатывались и норовили ударить нас по самым нежным местам своими острыми неудобными гранями. Во-вторых, машина оказалась родственницей «антилопы». Радиатор беспрестанно закипал, и грузовик каждые два километра останавливался, извергая целую дымовую завесу. В-третьих, дорога была абсолютно разбитой, перерезанной оврагами и колдобинами. Дороги и сервис были всегда главным коньком Жени Петрова. Трудно сейчас воспроизвести всю бесконечную цепь сверкающих одесских эпитетов, которыми награждал Петров и машину и ее незадачливого водителя…
Как бы то ни было, часов через пять мы прибыли в столицу Биробиджана, проехали не останавливаясь мимо парка культуры и отдыха, мельком заметив высокий памятник, задрапированный в какие-то алые ткани, карусель с деревянными конями, и выехали на центральную площадь к зданию горсовета.
Во всю ширь центральной площади разлилось не то маленькое озеро, не то гигантская лужа.
— Привет от Эн Ве Гоголя, — сказал Петров, когда мы оставили наконец грузовик, который был уже накануне своего полного распада. — Мы думали попасть в Биробиджан, а оказывается, попали в Миргород. И даже противопоказанные по закону Моисея свиньи прекрасно чувствуют себя в этой столичной купальне.
Впрочем, мы скоро позабыли об этой луже. В горсовете нас приняли очень любезно, рассказали о темпах развития хозяйства в Биробиджане, о росте сельского хозяйства, о замечательной дружбе между исконными жителями — амурскими казаками и переселенцами-евреями.
В этой дружбе мы очень скоро убедились сами, когда в одном из колхозов познакомились с очаровательной голубоглазой девчуркой лет шести, которая одинаково хорошо говорила по-русски и по-еврейски. Девочка оказалась сиротой. Родители ее, местные жители-казаки, умерли, ее удочерили и воспитали соседи-евреи — переселенцы из Могилева.
Женя много раз со всех сторон снимал девчурку.
— Это замечательно… Нет, ты даже не можешь себе представить, до чего это замечательно, — беспрестанно твердил он.
Появились уже и смешанные семьи, живущие весело и дружно…
Перед выездом в колхозы мы зашли в гости к местным еврейским писателям. Состоялся импровизированный вечер. Не помню сейчас всех выступавших. Но королем был молодой Эммануил Казакевич, читавший свои лирические стихи. Это было первое наше знакомство с будущим автором «Звезды».
Забавно было то, что Петрова, благодаря одесскому акценту, приняли сначала за еврея и просили его перевести мне выступление одного местного писателя, говорившего на родном языке… Вечер закончился общим пением, даже плясками. Особо популярной была в те дни песенка из фильма «Искатели счастья», в котором главную роль играл наш хороший приятель Вениамин Зускин…
В большом колхозе «Валдгейм», куда мы выехали назавтра (на «газике» горсовета), мы провели целый день. Нам показывали богатые поля колхоза, сады, огороды, скот. Ни я, ни Петров никогда не занимались проблемами сельского хозяйства, и нам трудно было компетентно судить об уровне обработки земли, о качестве отдельных культур. Но мы впервые видели «евреев на земле», и мы чувствовали, что живут здесь хорошо и весело, трудятся в поте лица, но пожинают плоды своего труда. Полное отсутствие национальной розни особенно радовало Женю Петрова.
Один из старожилов колхоза, коренастый усатый еврей, рассказал нам легенду, вошедшую уже в колхозный эпос. О пяти братьях Файвиловичах, первых евреях, приехавших в Биробиджан. Может быть, из Одессы, а может быть, из Николаева. Они были сильные и даже могучие люди. Старший брат, Бенцион, расчищал тайгу. Огромный удав бросился на него и сдавил своими кольцами. Но Бенцион разжал эти кольца и отрубил голову удаву. Но это еще был не подвиг, а четверть подвига. Второй брат, Наум, тоже прорубал просеку в тайге, и прямо на него выскочил дикий бешеный кабан. Пена клочьями свисала с его ядовитых клыков. Но Наум не растерялся. Вонзил нож в сердце кабана и убил его.
— А потом зажарил и съел? — недоверчиво с усмешкой спросил сопровождавший нас шофер горсовета Панас Дорощенко, украинец из Полтавы, недавно приехавший в эти места.
— Нет, что вы, — отбрил шофера рассказчик, — никто из Файвиловичей не ел трефного мяса.
— Но и это еще не был подвиг, — продолжал наш летописец медлительно, со вкусом, сам с удовольствием прислушиваясь к своим словам и все время наблюдая, какое они производят на нас впечатление, — это еще было полподвига. Третий Файвилович, Исаак, уже прорубив просеку, вышел на берег реки Биджан. В руках у него был заостренный кол, который он хотел вбить как последнюю отметку. И тут из зарослей камыша на него бросился… Кто бы вы думали? — Он выждал минуту и торжествующе поднял голос: — Тигр… Огромный уссурийский тигр бросился на Исаака Файвиловича. Тогда наш храбрый еврейский казак всадил свой острый кол прямо в пасть уссурийскому тигру и пробил его всего до хвоста. Этого несчастного тигра вместе с колом надо было засушить и отправить в музей. Но никто не догадался это сделать… Но и это еще не был подвиг, а только три четверти подвига.
Петров толкнул меня в бок… Глаза его блестели. Он, видимо, испытывал истинное наслаждение.
— Четвертый Файвилович, Хаим, бывший ученый и даже талмудист, стал пограничником. Он стоял ночью на часах у самого кордона. И он услышал шорох
