— Нас окружают!
Действительно солдаты тянулись к нашему самолету отовсюду — пешком, на велосипедах.
— Взлетай! — гаркнул кто-то над ухом. Холодный штык уперся мне в спину.
— Прикончим, гад!
— Обманул, подлец!
Я обернулся к ним, не отрываясь от машины, и увидел знакомые, близкие мне лица, искаженные отчаянием, смертельным страхом.
«Сейчас убьют», — промелькнула мысль. Я взглянул на Соколова — он сохранял выдержку.
Еще посмотрел перед собой, и вдруг пришло решение. Оно наполнило меня светом надежды, рассеяло колебания и сомнения, умножило мои последние силы. Раз солдаты бегут к нам без винтовок, значит, они еще ничего не подозревают. Так пусть же подбегут поближе, пусть подальше отходят от своих орудий.
Когда я снова обернулся к своим товарищам, у меня было решение, было, что сказать им, и я стал во весь голос горланить им, что надумал. Но никто из них ничего не слышал: гудели моторы. Только по выражению лица, по глазам они могли догадаться, что я не собираюсь сдаваться, что сейчас поведу самолет вперед, что не прекратил полет, а буду его продолжать.
Наверно, это понял Соколов. Он ударил по рукам того, кто держал винтовку, и она упала. Соколов подхватил винтовку и встал вплотную ко мне. Я почувствовал, что «с тыла» угрозы нет. А гитлеровцы уже совсем близко. Я отчетливо вижу их расстегнутые шинели, красные вспотевшие лица, их полные удивления глаза. Я снова кричу и показываю товарищам, чтобы они подались назад, исчезли в глубине фюзеляжа и, пригнувшись, собрав все свои силы, отпускаю тормоза. Самолет катится прямо на солдат.
Они не ожидали, что «хейнкель» двинет на них. Да их же давит летчик-заключенный! Они бросились врассыпную. Те, что были дальше и которым ничего не угрожало, вынимали из кобуры пистолеты. Другие бежали к своим зениткам.
Но время было выиграно, только время, а не победа. Самолет снова мчался на тот конец аэродрома, с которого мы начинали взлет.
Даю небольшую скорость. Мне нужно как можно скорее достичь площадки старта. Взлетать отсюда абсолютно невозможно: на том конце аэродрома возвышались радиомачты, деревья, строения.
И снова — только я и самолет. Неразгаданный, неподвластный мне, но в моих руках. Я не знал, почему он не отрывался от земли, но я верил в него. Та сила, которую я не мог объяснить и которая противодействовала мне, теперь будет покорена. Самолет должен выровняться при разбеге и подняться на крылья. Я стремился добиться этого для себя, для товарищей, для спасения нас от смерти.
Ничего не видел, что делалось по сторонам — там только мелькали самолеты на стоянках и те, что подкатывались к старту. Я должен взлететь, пока зенитки не готовы открыть огонь... Пока солдаты не успели сообщить, что увидели... Пока не дан приказ поднимать истребителей... Пока не поздно...
Мы снова на бетонке. До старта и стартера не дошли. Мы действовали, как воздушные пираты, сами творили свои правила.
Я подал ручку управления вперед, самолет с грохочущими моторами интенсивно набирает скорость. Ко мне возвращалось прежнее чувство уверенности: машина мчится по твердому, ровному полю.
Вдали уже вырисовывается штормовое море... Пора отрываться от земли. Я подаю ручку от себя. Теперь скорость больше, чем была тогда. Но чувствую, что ручка снова прижимает меня к спинке сиденья. Уже давит мне на грудь. А машина катится в таком же положении, как и раньше.
Какая-то мука, какая-то боль корчит машину. Это они швыряют ее с крыла на крыло.
Что же это? Что?
Мысль: если и на этот раз не оторву самолет от земли, направлю его вправо. Там стоят самолеты.
И еще мысль: почему у меня не хватает сил поднять самолет? В чем причина?
Во тьме вспыхнул свет — только с этим я могу сравнить озарившую меня догадку, так долго блуждавшую в моей разгоряченной голове.
Подобные явления бывают с самолетом тогда, когда триммеры руля высоты установлены «на посадку», а не «на взлет». Но где штурвальчики, которыми переводятся триммеры? Где они на этой заполненной приборами доске?
Я сумел бы ликвидировать эту ненормальность очень легко, но вот она морская пучина. Уже видны огромные камни, о которые разбиваются волны.
V меня мало сил, для того чтобы отжать штурвал... и я кричу:
— Помогите мне!
Я кричу так, что мой голос слышат товарищи в надрывном реве моторов. Я указал им на ручку у моей груди.
Худые, тонкие руки легли на штурвал рядом с моими, и он подался вперед. Самолет сразу выровнялся. Его «хвост» поднялся. «Нос» опустился ниже. Самолет уже катился на двух колесах шасси. Вот то положение, после которого крылатая машина сама отрывается от земли. Но я боюсь, что мои друзья вдруг отпустят штурвал, и я заклинаю, приказываю, молю:
— Нажимайте! Нажимайте! Держите крепче!..
Но самолет уже в воздухе. Под его крыльями близко-близко проплыли стволы зенитных пушек, мокрые, опененные камни.
Прощай навсегда, адская земля неволи! Прощай, концлагерь Узедом!
Свобода открыла нам свои горизонты.
* * *
Слабыми руками поддерживали мы самолет над волнами моря. Он медленно набирал высоту, тянулся к высоким, встречным тучам, двигавшимся с севера.
В тучах было наше спасение.
Прошло пять минут. Женщина стартер, наверно, уже сообщила дежурному о том, что «хейнкель» угнан заключенными. Заревела сирена тревоги. Летчики и техники во весь дух помчались от столовой к своим машинам. Те двое, оставившие зачехленный «хейнкель» командира авиагруппы, издали, вероятно, увидели, что их капонир опустел. Как уже потом я узнал — истребителям дали команду «Воздух!» Немедленно взлетать! Пилоты надевали парашюты и шлемы, впрыгивали в кабины, привязывали себя ремнями и запускали моторы. В наушниках повторялось непрерывно: «Сбить „хейнкель“! «Сбить „хейнкель“!»
Что за чертовщина? С начала войны не было такого, чтобы «мессершмиттов» нацеливали на своего бомбардировщика. С какой стати? В чем дело?
Ответить на эти вопросы никто точно не мог. Каким образом простой заключенный мог поднять в небо самолет? Среди них ведь не значилось ни одного летчика! И где же тот «хейнкель»? Каким курсом полетел?
Истребители проворно подкатывали к старту. Пилоты выглядывали из кабин, поправляли наушники, допытывались — куда, за кем гнаться?
Зенитчики срывали маскировочные сетки, выкрикивали своим командирам: «Готово!», как в лихорадке крутили приспособления наводки и ловили в сетку прицела силуэт своего «хейнкеля». А он быстро удалялся.
Прораб-мастер, который привел бригаду Соколова на аэродром и с утра сидел за теплым пивом, торопился «по тревоге» на свой объект, придерживая рукой тяжелый парабеллум, который бил его по бедру. Он искал охмелевшими глазами свою команду. «Засели, дьяволы, в капонире за своим супом, будто ничего и не слышат!» — наверное, так думал и сердился мастер.
