духа на фоне отсылок к славному византийскому прошлому. Ничего выдающегося в этой идеологической программе, объявленной полковниками «национальной революцией», не было.
Пападопулос собрал в одном издании, озаглавленном «Наше кредо» («То пистево мас»), свои речи и статьи в крайне правых газетах, произнесенные и написанные на неуклюжей кафаревусе, сочетавшей высокопарный стиль и вульгарные коллоквиализмы. В них Греция сравнивалась к больным, лежащим на операционном столе, а хунта – с хирургом, призванным вернуть больному здоровье. Новый лидер заявлял о несовместимости коммунизма и греко-христианского духа, а также давал определение демократии как не имеющего отношения к выборам «осуществления ответственной власти представителями народа для удовлетворения общественного интереса» [132]. Разумеется, определять, в чем состоит общественный интерес, должны были сами эти никем не избранные представители.
Выше я уже отмечал, что Пападопулос и ближайшие члены его окружения начинали свою военную карьеру младшими лейтенантами при греческом диктаторе Метаксасе. Поэтому образ диктатора и построенной им политической системы навсегда запечатлелся в ограниченном и провинциальном сознании полковников. Не случайно в своей текущей политике они часто обращались к идеям, методам и средствам, применявшимся в свое время Метаксасом.
Есть в литературе по этому вопросу интересные сопоставления между довоенной диктатурой и режимом полковников [133]. Например, «Великая идея» и «Третья греческая цивилизация» довоенного диктатора перекликаются с «Национальной революцией» и «Четвертым миром» полковников. Есть параллели и в области цензуры. Например, и тот и другой режимы практиковали препубликационные запреты на писателей и книги. Только при Метаксасе были запрещены Маркс и Ленин, Дарвин, Фрейд, Гете, Гейне, Б. Шоу и А. Франс, а при Пападопулосе в запретный список из 200 авторов и 760 произведений как минимум на два года попали Аристофан, Фукидид, Ксенофонт, Шекспир, Сартр и Марк Твен. Софокл, Эврипид, Толстой, Достоевский и Чехов входили в оба списка. Любопытно было бы взглянуть на обоснования этих запретов. Собственно, хотелось бы взглянуть и на сами эти списки, – возможно, совпадений там гораздо больше. Так какая серьезная философия могла стоять за людьми, запрещавшими античных классиков?
Несмотря на все заявления о том, что усилия хунты направлены на обеспечение ускоренного развития страны, факты свидетельствовали об обратном. Я уже писал о том, что однобокое восприятие полковниками истории, их подходы к управлению, основанные главным образом на клиентелизме, увековечивали архаичные, зачастую клановые, а в целом глубоко несовременные общественные отношения в стране. Несмотря на все разговоры о необходимости уничтожить старую систему, идеология полковников была направлена не на создание нового социального порядка, а на сохранение и укрепление существующих социальных ценностей и привычных, традиционных моделей поведения.
Поэтому говорить о том, что они создали полноценную, и тем более революционную, идеологию, никак нельзя – слишком много там было замешано на посредственности. Можно говорить об определенном социальном менталитете, по сути, псевдоидеологии социальной ненависти крестьянских детей к буржуазии, которая на практике выливалась в милитаристские, иерархические и авторитарные взгляды. Эта псевдоидеология была обращена не в будущее, а в прошлое, и поэтому не годилась для обеспечения прорыва Греции к достойной жизни во второй половине двадцатого века.
Не менее наглядным примером этого служит и политика хунты в сфере образования. Одной из главных проблем Греции в 1960-х годах было отсутствие квалифицированной рабочей силы, способной обеспечивать потребности бурно развивающейся греческой экономики. В наши дни эту проблему назвали бы остро стоящей проблемой человеческого капитала. Греческая система образования была безнадежно устаревшей как с точки зрения ее организации и структуры, так и с точки зрения содержания образования, и потому была неспособна ответить на стоящие перед страной вызовы времени.
В школьном образовании превалировали классическая филология и абстрактные дисциплины, сохранялось историческое двуязычие и отсутствовали элементы практической, в том числе профессиональной, подготовки. В университетах был перекос в сторону естественных наук, а история, социология и политология не поощрялись, потому что были недостаточно развиты или представляли определенную опасность по политическим соображениям.
Пытаясь решить эту проблему, Г. Папандреу провел в 1964–1965 годах реформу системы образования, в ходе которой была реорганизована структура среднего образования (восемь лет обучения вместо шести, возможность продолжать обучение в коммерческих и технических училищах после окончания гимназии), обучение в школах было переведено на димотики, создавались новые университетские кафедры в области социальных наук, началась подготовка к открытию нового университета в Патрасе и т. д.
После прихода к власти в 1967 году Пападопулос немедленно отменил все нововведения Г. Папандреу. Обучение было вновь переведено на кафаревусу и сокращено на два года, а из программ изъяты все элементы профессиональной подготовки. Кроме того, был введен запрет на университетскую автономию, проведена чистка профессуры и ужесточен государственный и политический контроль на всех уровнях системы образования.
В заслугу хунте иногда ставят строительство довольно большого количества новых школ в регионах Греции в период нахождения у власти полковников. Но у меня возникает закономерный вопрос: кому нужны во второй половине двадцатого века такие школы-шестилетки? Полковники вообще понимали, что они делают? Или считали, что образованное население Греции ни к чему?
Еще очень много вопросов вызывают претензии полковников на моральный авторитет, их утверждения, что они добились всего честным трудом, что они близки к народу и тому подобное. Я уже писал, что личные истории представителей хунты говорят о том, что почти у каждого из них рыльце так или иначе в пушку. Пападопулос сидел на крючке у американцев, потому что был связан с батальонами безопасности. Паттакос и Иоаннидис много лет были связаны с ЦРУ и его греческим аналогом ΚΥП. Макарезос в молодости работал тюремщиком. О многих, например о самом Пападопулосе, ходят многомиллионные коррупционные истории. И им почему-то веришь.
Скажу несколько слов о главных идеологах-пропагандистах хунты. Это были издатели и пишущие журналисты – Саввас Констандопулос, Георгиос Георгалас и Теофилакт Папаконстантину. Одного из них – С. Констандопулоса – я знал лично, потому что работал под его началом переводчиком в газете «Апогевматини» после возвращения из Америки в 1955 году. Эту свою работу зимой-весной 1955–1956 годов я уже описывал в третьей главе, но там я не останавливался на фигуре Констандопулоса, которая, надо сказать, заслуживает некоторого внимания. Этот деятель, кстати бывший марксист-троцкист, переметнувшийся в лагерь правых – а впоследствии и ультраправых – политических сил, оказался странным образом связан с нашей семьей.
В свое время Саввас Констандопулос работал репортером в газете «Неос Космос», где главным редактором был мой отец. Однажды Саввас заболел туберкулезом, весьма распространенным в то время в Греции, сильно похудел и уже собрался умирать, но тут мой папа послал его за счет газеты в лучшую туберкулезную больницу Афин – «Сотирия» («Спасение») и тем самым спас ему жизнь. Поэтому Констандопулос всегда обожал моего отца, и отраженный свет этого
