В бытность мою в Милане довелось мне услышать следующую историю: господин маркиз де Пескайре (недавно умерший), будучи вице-королем Сицилии, влюбился в одну красавицу; дождавшись, когда муж ее вышел из дому, он поспешил к ней и застал еще в постели, но удостоился лишь беседы и созерцания дамы, лежащей под простынями, да еще прикосновения руки. Тут как раз вошел муж, коему, по скромному его положению, до маркиза было далеко, как от земли до небес (кажется, он состоял при нем дворецким); он застал их обоих в тот самый миг, когда маркиз отыскивал свою перчатку, потерявшуюся среди простынь, как оно частенько приключается. Сказавши гостю несколько слов, муж вышел из спальни вместе с ним, затем, вернувшись в комнату, случайно увидел перчатку маркиза, и впрямь завалявшуюся в простынях, чего дама и вовсе не заметила. Взяв ее и холодно взглянув на жену, супруг вышел и с того дня пальцем не притронулся к своей половине, совсем перестав спать с нею. Вот однажды дама, сидя у себя в спальне, взяла перо и написала следующий катрен:
Vigna era, vigna son.
Ега podata, or piu non son.
E non se per qual cagion
Non mi poda il mio patron.
Оставленный на столе катрен попался на глаза мужу, который, взявши перо, написал в ответ:
Vigna eri, vigna sei,
Eri podata, e piu non sei.
Per la granfa del leon,
Non ti poda il tuo patron.
Затем он также оставил стихи на столе. Оба четверостишия были доставлены маркизу, и тот сочинил к ним свое дополнение:
A la vigna che voi dicete
Io fui, e qui restete;
Alzai il pamparo; guardai la vite;
Ma, non toccai, si Dio mi ajute.
Катрен сей дошел до сведения мужа, и тот, довольный и успокоенный благородным ответом маркиза, вернулся в свой виноградник и принялся возделывать его так же усердно, как ранее; и никогда еще муж и жена не жили в столь добром согласии.
Спешу перевести это на французский, дабы всем было понятно:
Была я виноградником отменным.
О нем без устали хозяин мой радел,
Но вдруг нежданная случилась перемена.
Забыта я, печален мой удел.
Ваш виноградник не желаю трогать,
Хоть изобильны грозди и сочны.
Коль полюбили вы сей львиный коготь,
Не будете вы мною прощены.
На винограднике — и это всякий скажет —
Я побывал, но только беспорочно.
Лишь подержал лозу, воззрел на грозди сочны.
А коли вру, Господь меня накажет.
Под львиным же когтем автор разумел перчатку, потерявшуюся среди простыней.
Вот поистине снисходительный супруг, который не поддался подозрениям и не стал поднимать шум, а просто взял да простил жену. Я же скажу вам следующее: на свете есть великое множество дам, которые так любят самих себя, что с восхищением любуются нагими своими телами и упиваются собственными прелестями не хуже Нарцисса. Так что же остается делать нам, мужчинам, при виде сего соблазнительного зрелища!
По свидетельству Иосифа, Мариамна, жена царя Ирода, красивая и благодостойная женщина, наотрез отказала мужу, когда тот захотел переспать с нею средь бела дня и рассмотреть ее всю обнаженною. Ирод не злоупотребил своей супружеской властью, в отличие от одного знатного сеньора, мне знакомого, который напал на жену также днем и силой раздел ее, невзирая на сопротивление. А после прислал к ней служанок, дабы те одели ее, плачущую и пристыженную.
Бывают, однако, и такие дамы, которые, ничтоже сумняшеся, без всяких колебаний выставляют свои прелести напоказ, что ночью, что средь бела дня, дабы посильнее разжечь аппетит любовников и крепче приворожить их к себе; но притом некоторые из них решительно запрещают мужчинам касаться их тел, ибо, вступив на сей сладкий путь, каждый захочет во всю прыть одолеть его до конца; дамы же любят растягивать сие удовольствие елико возможно дольше.
И тот, кто проявит терпение и сумеет не поддаться соблазну, удостоится истинного блаженства. Однако следует помнить и о том, что созерцание прекрасной обнаженной женщины опасно для мужского взора; так, Александр рассказывал друзьям, что девы Персии одним своим видом ослепляли смотревших на них мужчин; потому и сам он беседовал с пленницами своими, дочерьми царя Дария, опустив глаза долу, и притом не слишком долго, из страха ослепнуть при виде блистательной их красоты.
Не только в старину, но и поныне персиянки слывут среди всех женщин Востока самыми прекрасными, самыми изящными и грациозными, очаровательными и покорными; платье и обувь их всегда опрятны, так же как и белоснежные тела; особливо же славятся всем этим уроженки древней царской столицы Шираза, которых отличает великая красота, обходительность и грация; по известному мавританскому преданию, пророк мусульманский Магомет ни разу не посетил Шираз из боязни, что, брось он хоть один-единственный взгляд на сих красавиц, душа его никогда уже не попадет в рай. Все, кто побывал в Персии и писал об этом, подтвердят мои слова, а также лицемерие сего мусульманского пророка, весьма искушенного в делах такого рода; свидетельство тому — арабская книга (о чем говорит и Белон) под заглавием «О подвигах Магомета», где превозносится мужская сила и мощь пророка, благодаря которым он, как сам похвалялся, мог осчастливить одиннадцать женщин подряд, одну за другою! Дьявол его забери, этого мусульманина! Не будем о нем более и поминать, все нужное давно уж сказано!
Обратимся лучше к вопросу об Александре, мною здесь помянутом, и Сципионе Африканском: который из них двоих заслуживает больших похвал за свою воздержанность?
Александр, не доверяя собственной добродетельности, даже не пожелал взглянуть на персидских красавиц; Сципион же, после взятия Нового Карфагена, увидал прекрасную собой испанскую девушку, которую солдаты привели к нему как часть военных трофеев и которая сияла такой совершенной юной красотой, что повсюду, где бы ни проходила, прямо-таки ослепляла глядящих на нее, в том числе и самого Сципиона; после учтивого приветствия он спросил пленницу, из какого испанского города она родом и кто ее родители. Красавица ответила на это и рассказала, что была помолвлена с юношей по имени Алуций, принцем кельтиберов, и Сципион вернул девушку ее жениху и родителям, не тронув и пальцем; те были настолько поражены сим благородством, что прониклись величайшим почтением к Риму и Римской республике. Но можно ли сказать с уверенностью, не хотела ли в глубине души эта красавица, чтобы Сципион, красивый и молодой, отважный и победоносный воин, почал ее первым? И если бы кто-нибудь из его или ее приближенных спросил ее, не желает ли она этого, то еще неизвестно, каков был бы ответ: возможно, она выразила бы свое согласие — если не словами, то хоть улыбкою или иным знаком, — ибо взросла в Испании, под ее жарким солнцем, а оно наделяет женскую натуру необыкновенной пылкостью, чему свидетельство — многие нынешние страстные дамы, коих довелось мне встречать в тех краях. Так что не сомневайтесь: эта в высшей степени красивая и достойная юная испанка не замедлила бы соединиться со Сципионом, скажи он хоть слово, пред алтарем его языческих богов.
