В экономическом и политическом отношениях соединение с Турцией сулило Украине самые нерадостные перспективы. В результате своего безошибочного анализа Маркс констатировал, что «…организация Турецкой империи уже находилась в то время в процессе разложения»[163].
Экономическое развитие Турции находилось на самом жалком уровне. Промышленности почти не существовало, земли хищнически эксплоатировались. Хозяйственная и культурная жизнь страны хирела вследствие того, что в пестрой Турецкой империи отсутствовали тесные связи между составными ее частями; отдельные крупные провинции жили обособленно, — это подрывало политическую мощь Турции и губительно отражалось на всех сторонах жизни.
Наконец, ориентироваться на союз с Крымом? Но это был временный союз, вытекавший из военной обстановки и не преследовавший никаких иных целей. Между Украиной и Крымом, который советский историк А. Барабой метко назвал «пиратским государством», не было никаких внутренних связей. Да и этот чисто военный союз оказался ненадежным, так что углублять его никому не приходило в голову.
— Тесно мне отовсюду! — неоднократно восклицал Хмельницкий.
Оставалось только одно — добиться соединения с Москвой.
Для созревания этого решения чрезвычайно много значил непосредственный опыт самой войны, политические уроки, извлеченные в 1648–1654 годах широкими массами украинского народа и старшúной.
Под влиянием этого опыта все слои населения отчетливо осознали то, что тремя столетиями позже нашло себе выражение в четкой формуле «наименьшего зла». В постановлении жюри по конкурсу на лучший учебник по истории СССР говорится: «…перед Украиной стояла тогда альтернатива — либо быть поглощенной панской Польшей и султанской Турцией, либо перейти под власть России… Вторая перспектива была все же наименьшим злом»[164]. Уходившие в Россию козаки поясняли, что делают это потому, что они «от ляхов и от татар пропали, татаровя де их емлют да в Крым водят, а ляхи де их секут»[165].
Таким образом, решение отдаться в московское подданство возникло «по методу исключения»: все остальное было гораздо хуже, или, как выражался Хмельницкий, «отовсюду было тесно».
Но, помимо указанных соображений, имелось немало факторов, непосредственно и властно побуждавших к соединению в одном государстве с русским народом.
Ленин отмечал глубинные истоки братской дружбы украинского и русского народов, говоря, что эти народы столь близки «и по языку, и по месту жительства, и по характеру, и по истории»[166].
Не могло быть забыто тесное племенное родство, общность религии, живая культурная связь в языке, народной поэзии, живописи, архитектуре. Силой обстоятельств единство исторического развития обоих народов было прервано. Однако вытравить глубинные, органические связи между «Малой» и «Великой» Россией было невозможно. Они властно заявляли о себе, особенно в критический час, когда надо было избирать путь на века вперед.
Эти тесные связи постоянно подтверждались и укреплялись в реальном историческом опыте.
На протяжении столетий оба народа боролись бок о бок против татар, и общая опасность, разумеется, содействовала их сплочению.
Авангард козачества — запорожцы были близнецами донских казаков, являвшихся зачинателями этой своеобразной организации. Только в первой половине XVII века донское и запорожское козачество сделало 15 совместных походов против турок и татар[167].
В 1637–1638 годах к гетману Острянице пришел отряд донских казаков под начальством атамана Путивлеца.
Многократно из Украины происходили переселения в Россию. При царе Михаиле Федоровиче многие «нововъезжие черкасы» просили поселить их «на вечное житье» ввиду поруганий их веры и насилий над ними поляков, которые им «зелье за пазуху насыпают и зажигают». Сохранилось много подобных челобитных[168].
В 1638 году на территорию Московского государства переселился Остряница с несколькими тысячами козаков. В 1652 году переселились все жители города Константинова и т. д. Наряду с этим в Московскую землю постоянно бежали крестьяне, и Москва не выдавала беглых. В период 1648–1654 годов московские правительство закрыло границы для спасавшейся от народного гнева польской шляхты, но держало их открытыми для украинского населения.
В 1651–1653 годах, когда на Украине свирепствовал голод, Московское государство помогало хлебом.
Таким образом, между русским и украинским народами издавна существовали прочные связи; в процессе политической жизни обоих народов эти связи, проверенные и подтвержденные многообразными событиями, умножались и крепли. В момент, когда украинский народ стоял на историческом перепутье, эти связи сыграли решающую роль в настойчиво проявлявшейся на Украине тяге к соединению с Русским государством. Вопрос о соединении с Россией уже поднимался, правда не политической властью, поскольку тогда еще Украина не была самостоятельна в «политическом отношении, но следующей по значению — духовной властью.
В 1622 году епископ перемышльский Исайя Копинской сообщил царю Михаилу Федоровичу: «Все, государь, православные христиане и запорожские козаки, как им от Поляков утесненья будет, хотят ехать к тебе, великому государю»[169].
В скором времени и киевский митрополит Иов Борецкий довел до сведения Москвы, что «мы все под государевой рукой быть хотим и его милости рады».
Разумеется, этого было недостаточно для начала серьезных переговоров, и бояре ответили: «Из твоих речей видно, что мысль эта в вас самих еще не утвердилась, так теперь дела этого царскому величеству начать нельзя, но если впредь вам от поляков будет в вере утесненье, а у вас против них будет соединенье и укрепленье, тогда вы дайте знать царскому величеству и святейшему патриарху и они будут о том мыслить, как бы православную веру и вас всех от еретиков в избавленье видеть»[170].
Тем не менее московское правительство поощрило Иова: послало соболей на 300 рублей.
Таким образом, имелся уже прецедент к начатым Богданом переговорам о соединении.
И для Москвы соединение с Украиной, конечно, было по многим причинам чрезвычайно важно: это раздвигало ее границы, ослабляло стародавнего врага — Польшу, окружало московского царя ореолом защитника православной веры и русской народности. Но в то же время правительство и думные бояре не торопились ввязаться в войну с Польшей.
Московское правительство всегда осуществляло свои планы исподволь, не торопясь, но зато с железной настойчивостью. Легкомысленный риск был чужд ему. В этом отношении оно являлось прямым контрастом Речи Посполитой. Не говоря уже о беспрестанных ссорах панов и шляхтичей между собою, там могли из упрямства, из пустого самолюбия навлечь на страну страшную опасность. По выражению историка Г. Карпова, «Речь Посполитая сама вызывала всех и вся на расчеты с собою, ставя каждое вздорное дело по отношению к собственному существованию в положение — быть или не быть. Речь Посполитая в половине XVII века внутри совершенно сложилась и замерла, и на все, что противоречило ее шляхетско-католическому, строго отвечала non possumus (не можем)».
