Московское правительство всегда осуществляло свои планы исподволь, не торопясь, но зато с железной настойчивостью. Легкомысленный риск был чужд ему. В этом отношении оно являлось прямым контрастом Речи Посполитой. Не говоря уже о беспрестанных ссорах панов и шляхтичей между собою, там могли из упрямства, из пустого самолюбия навлечь на страну страшную опасность. По выражению историка Г. Карпова, «Речь Посполитая сама вызывала всех и вся на расчеты с собою, ставя каждое вздорное дело по отношению к собственному существованию в положение — быть или не быть. Речь Посполитая в половине XVII века внутри совершенно сложилась и замерла, и на все, что противоречило ее шляхетско-католическому, строго отвечала non possumus (не можем)».
Напротив, в Москве интересы государственности, национальные интересы были всегда на первом плане.
И в случае с Богданом боярская дума предпочитала выждать, «семь раз отмерить», посмотреть, как сложатся обстоятельства.
Медлительность Москвы имела своим следствием то, что Хмельницкий не имел достаточной почвы для преодоления сильной оппозиции в этом вопросе. Против соединения с Москвой выступали на первых же порах две группы: высшее духовенство, не желавшее подчиниться московскому патриарху, и часть козацкой шляхты, опасавшаяся утерять свои привилегии.
Путь к Москве был достаточно тернист: московское правительство медлило, в самой Украине образовалась сильная партия, враждебная соединению, а тут еще вмешались иностранные государства и, маня пряником либо грозя кнутом, уговаривали Хмельницкого отказаться от его плана.
Положение Богдана в этом вопросе сделалось очень нелегким. С того момента, как определилось, что Украина, несмотря на сравнительную малочисленность ее населения (около одного миллиона человек), представляет собою в военном отношении большую величину, не одно государство пыталось использовать ее в своих целях.
Неоднократные попытки делал в этом направлении крымский хан. Еще настойчивее действовала Турция… Как известно, в 1650 году Хмельницкий вел переговоры с Турцией о признании вассальной зависимости от нее. Это был с его стороны обычный дипломатический маневр. Историк Костомаров в свое время нашел возможным, однако, тяжко осудить Хмельницкого за это. Но вот перед нами документ, свидетельствующий, что не только сам Хмельницкий не придавал значения такому «подчинению» Турции, но и эта последняя смотрела на вещи так же. Турецкое правительство и после 1649 года готово было утопить козаков в ложке воды: ведя дипломатический флирт с Хмельницким, оно в то же время предлагало полякам план удушения козацкой Украины. Документ имеется в Киевском рукописном архиве и, весьма вероятно, остался неизвестным Костомарову. Тем с большим основанием следует привести его.
В статейном списке посольства Артемона Матвеева и подьячего Ивана Фомина имеется следующая запись, датированная 1653 годом. «Да июня в 12-й день в городе Переяславле мещанин, писаря Андрея Искрицкого отец, сказывал: «В нынешнем де во 161-м году[171] в великий пост, а на которой недели того он не упомнит, писал де турской салтан к панам раде на сейм, чтоб они ево, салтана, взяли на польскую корону и на княжество Литовское, а он де им на помоч даст ратных людей на гетмана Богдана Хмельницкого и на все войско запорожское. А будет де они паны рады его, салтана, на польскую корону и княжество Литовское не возьмут, и он де, салтан, на них даст на помоч своих ратных людей гетману Хмельницкому».
Нет оснований сомневаться в правильности этого сообщения послов: турецкое правительство с одинаковой готовностью подбивало поляков против Украины, а Украину против Польши. Но особенно настойчиво склоняло оно Хмельницкого выступить против Москвы. Султан и крымский хан наперебой уговаривали гетмана поступить так. Если бы Хмельницкий не был глубоко принципиален в своих действиях, он легко мог бы поддаться этим уговорам и в ответ на отказ Москвы принять его в подданство бросить на ее земли огромную массу козаков и татар. Но эта мысль даже не приходила ему в голову.
— Истинно объявляю, — сказал он однажды, принимая московского посла Унковского, — что крымский царь Калга, и царевичи, и вся Орда звали меня всякими мерами итти с ними заодно воевать Московское государство, да и наши козаки того же хотели. Но я крымского царя уговорил, а своим козакам учинил заказ крепкий под смертною казнию и впредь всякими мерами от всякого дурна Московское государство оберегать буду. Знаю, что если я это сделаю, то и мне бог за это не потерпит.
Эти слова как нельзя лучше подтверждают мысль, что для Богдана Москва была всегда не последним, а первым прибежищем, что никакие политические комбинации не могли изменить его настойчивого стремления соединиться с нею. Со своей стороны московское правительство желало выгодного для него соединения и избегало раздражать козаков. Характерный пример: в 1645 году между Москвой и Польшей было заключено соглашение о взаимной помощи в случае татарского набега. Но когда в 1648 году Тугай-бей вместе с Хмельницким стали громить польские армии и грабить польские города и Речь Посполитая потребовала от Москвы исполнения договора, московское правительство отказалось прислать на подмогу полякам вооруженные силы, так как, сражаясь с татарами, пришлось бы бить и козаков.
Мало того, по распоряжению царя Алексея Михайловича, путивльский воевода Никифор Плещеев послал в августе 1648 года Богдану Хмельницкому письмо, в котором опровергал слухи о готовящемся выступлении Москвы на стороне Польши.
«И вы б и вперед такова дела, что нам с Поляки на вас стоять заодно, от нас не мыслили и опасенья никакова не имели; да и мы от вас никакова дурна не чаем и опасенья не имеем, потому что вы с нами одное православные християнские веры»[172], категорически заявлял Плещеев.
Однако с течением времени московское правительство начало серьезно беспокоиться.
Война с поляками требовала от Украины огромного напряжения сил. Через несколько лет страна, пораженная к тому же голодом и мором, обезлюдела и обессилела. В этих условиях Турция и Крым, сулившие Хмельницкому неисчислимые выгоды от совместного похода на Московию, возымели надежду на успех и потому усилили свои домогательства.
Это сыграло известную роль в решении Москвы соединиться, наконец, с Украиною.
Непосредственные переговоры Хмельницкого с Москвой начались еще в 1648 году, когда гетман, тотчас после Корсунской победы, послал царю письмо с предложением союза против Польши и с заявлением: «Желали бы есми себе самодержца-государя такого в своей земле, как ваша царская велеможность». По причинам, о которых речь шла выше, московское правительство очень сдержанно отнеслось к этому посланию.
