Приблизительно через год, в мае 1649 года, Богдан отправил с Чигиринским полковником Вешняком второе письмо аналогичного содержания. Вешняк был принят милостиво. Ему и восьми человекам его свиты были выданы царские подарки: «отлас гладкой, сукно лундыш самой доброй, камка добрая, 2 сорока соболей, по 50 рублев сорок» и т. п.
Когда Вешняк уезжал из Москвы, ему вручили царскую грамоту для передачи гетману. В этой грамоте (от 13 июня 1649 года) Алексеи Михайлович писал: «И за твое гетманово и всего Войска Запорожского к нам великому государю… доброе хотенье, что есте нашие царского величества милости к себе желаете и обещаетеся нам, великому государю со всем Войском Запорожским служити, жалуем, милостиво похваляем. А что писали естя к нам, чтоб нам, великому государю, велети ратем нашим на неприятелей ваших наступити… у отца нашего… и у нас… со Владиславом, королем Полским… учинено вечное докончанье… И нам великому государю за тем вечным докончаньем на Литовскую землю войною наступить и ратей наших послать и вечного докончанья нарушить немочно. А будет королевское величество тебя, гетмана, и все Войско Запорожского учинить свободных без нарушенья вечного докончанья, и мы, великий государь… тебя… пожалуем, под нашу царского величества высокую руку принята велим»[173].
Короче говоря, в позлащенной коробочке содержалась горькая пилюля отказа.
Нечего и говорить, как разочарован был Хмельницкий этим отказом. Но Богдан был тонкий политик и государственный муж. Он скоро подавил в себе чувство обиды и решился вновь запастись терпением[174]. В сентябре принимая боярского сына Леонтия Жеденова, Богдан поднял чару за здоровье царя Алексея Михайловича и произнес многозначительный тост:
— Говорил де нам Крымской царь, чтоб… с ним заодно Московское государство воевать; и я де Московского государства воевать не хочю, и Крымского царя уговорил… Я… царю… всеа Руси готов служить со всем войском козацким… И не тово де мне хотелось и не так было тому и быть, да не поволил государь, помочи нам християном не дал на врагов[175].
«И говоря, — добавляет Жеденов, — заплакал гетман: а знать, что ему не добре и люб мир, что помирился с Ляхи».
И не того де мне хотелось, и не так было тому и быть…
Эти слова вырвались, как вопль, и в искренности их не приходится сомневаться.
Но нельзя было в течение года уничтожить осторожное недоверие московского правительства. Москва хотела еще проверить искренность гетманских посланий, а заодно прощупать соотношение сил внутри и вовне Украины.
Для иллюстрации того, какой характер носила эта деятельность московского посольского приказа, приведем в выдержках некоторые документы.
В ноябре 1648 года Никифор Мещерский доносил из Брянска о победах Хмельницкого над поляками. Кончается «отписка» Мещерского так: «Да в тех же де, государь, городех… говорят и богу молят, чтобы им быть в одной православной вере под твоею государевой высокою рукою; будет де пан Хмелницкой осилеет Ляхов, и он де хочет поддатца одному государю крестьянскому»[176].
О том же и тогда же говорилось в отписках Замятина, Кобыльского и др.
В августе 1649 года Андрей Солнцев из Рыльска, донося о результатах специально организованной для выведывания экспедиции «торговых людей», философически замечает: «…а кто де, государь, впредь будет силнея, казаки ль Ляхом, или Ляхи казаком, и того де подлинно они не ведают»[177].
Месяцем позже путивльские воеводы сообщали царю о результатах их разведки. Некий Петр Литвинов был послан на Украину и видел самого Хмельницкого. Он слыхал, как войсковой есаул Миско высказался в пользу организации совместного с татарами похода на Москву, так как царь не оказал помощи козакам. Однако гетман заявил, что на Москву не посягатель и рад служить царю[178].
В посольский приказ поступала обильная информация, свидетельствовавшая о том, что на Украине зреет серьезное раздражение против Москвы. «Торговые люди» все чаще сообщали, что среди козаков ведутся разговоры относительно того, чтобы вместе с крымцами воевать московскую землю[179].
Так шло время — в собирании Москвой информации, в обмене то вежливыми, то раздраженными речами[180].
Богдан ждал. В 1650 году он посылал в Москву посольство Михаила Суличича, в следующем году — Семена Савича и Лукьяна Мозыря.
В марте 1651 года, незадолго до Берестечской битвы, он написал московскому боярину Борису Морозову, прося его, как пользующегося доверием у царя, похлопотать о принятии Украины в московское подданство[181].
Подьячий Григорий Богданов, побывавший в Киеве в июле 1651 года, сообщал со слов Выговского, что киевский митрополит Сильвестр Коссов готов лично ехать в Москву с ходатайством о соединении и не делает этого только из опасения, что поездка окажется безрезультатной, а между тем вызовет сильное раздражение у ляхов.
Когда вслед за тем Григорий Богданов совместно с митрополитом Гавриилом посетил Хмельницкого, тот держал перед ними большую откровенную речь, в которой многое заслуживает пристального внимания.
— Что великий государь… Польских послов отправил не с их охотою, чего они, приехав, хотели и домагались… и он гетман о том зело радуется… и до великого государя… пошлет своих посланцов… и велит великому государю… бити челом с большим прошеньем, чтоб великий государь… принял их под свою государскую высокую руку; а они де все… под его государскою высокую рукою с великим хотеньем во всей ею государской воле быти хотят, так же как у великого государя… в ево Российском государстве всяких чинов люди в подданстве и во всей его государской воле пребывают.
Митрополит выразил удивление, что гетман вошел в союз с басурманами. На это Хмельницкий ответил:
— Толко де за грехи нам, православным христьяном, ныне такое время дошло — с ними бусурманы братство и соединенье держать по неволе; они де, православные христьяне, держат с ними братство для того, чтоб им святые божие церкви и православную християнскую веру от Польских и от еретических рук свободить; а они бусурманы с ними братство держат для того, что везде на войнах за их головами многую корысть себе получают, и приходя де к ним на помочь, и нам православным христьяном всякое большое дурно чинят; а ныне де и над самим над ним гетманом Крымской царь большое дурно учинил: пришод на помочь, помочи не учинил… и ево гетмана взяв, от козатцкого обозу отвез в дальние места и к войску не отпустил неведомо для чего, и держал у себя с неделю… и только де он гетман и за такое большое дурно раздору никакова не учинил… потому: как ему гетману с Крымским царем учинить роздор, и он де, Крымской царь, сложась с Польским королем, учнет на них воевать… А естьли де великий государь его гетмана с Войском Запорожским и всю Малую Русь всяких чинов людей примет, и он бы его великого государя, его царского величества, имянем был Крымскому царю страшен и обид бы от него, Крымского царя, никаких терпеть не стал[182].
