Мы должны сейчас вспомнить и сталинскую реформу обучения пилотов, когда курс обучения будущих летчиков был сокращен до недопустимого уровня, когда выпускников летных училищ сделали сержантами, практически не имеющими самостоятельного налета, и где тут самое главное звено в авиации? Ведь правильно говорили, что лучший истребитель это тот самолет, в котором сидит лучший летчик. А Сталин считал километры скорости и килограммы загрузки в проектах «молодых безвестных» конструкторов, а потом в эти машины садились сержанты с десятью часами налета и шли против асов, покоривших небо Европы…
Так что, вспоминая первые сокрушительные потери советской авиации в первые периоды войны, не надо налегать на мощность моторов, малую высотность, слабое вооружение самолетов. Были причины более серьезные, чем отсутствие наддува или высотного корректора на моторе…
Собраться с силами, не поддаваться панике
А по нашей земле грохотала война.
Сталин выступил с обращением к народу только 3 июля, когда наши войска катились назад, сдавая врагу город за городом.
В голосе Сталина, глуховатом от природы, сейчас появились новые нотки. И новые слова. «Братья и сестры» – так еще никто из наших руководителей не называл наших людей, а вождь именно так назвал рабочих и крестьян, ученых и домохозяек, студентов и солдат. И по мере того, как Сталин заканчивал свое выступление, Яковлев чувствовал, что уверенность и сила возвращаются к нему.
Сталин, похоже, сбросил некоторое оцепенение, и все почувствовали, что у руля снова встал уверенный в себе рулевой.
«Наше дело правое. Враг будет разбит! Победа будет за нами!» – эти слова, которые произнес еще Молотов в своем выступлении 22 июня, сегодня вдруг наполнились уверенностью, и Яковлев всем сердцем поверил, что на капитанском мостике вновь уверенный в себе рулевой – враг будет разбит.
«Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома врага. Народы Советского Союза видят теперь, что германский фашизм неукротим в своей бешеной злобе и ненависти к нашей Родине, обеспечившей всем трудящимся свободный труд и благосостояние. Народы Советского Союза должны подняться на защиту своих прав, своей земли против врага.
Мы должны организовать всестороннюю помощь Красной Армии, обеспечить усиленное пополнение ее рядов, обеспечить ее снабжение всем необходимым, организовать быстрое продвижение транспортов с войсками и военными грузами, широкую помощь раненым.
Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам. Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду Военного Трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешают делу обороны, невзирая на лица».
Из речи И.В. Сталина 3 июля 1941 г.
Яковлев еще в первые дни войны, не дожидаясь приказа по НКАП, отдал распоряжение о подготовке заводов, расположенных в западных районах страны, на которых делались его самолеты, к эвакуации. Собственно, это был 47-й завод в Ленинграде, да бывший немецкий завод в Каунасе, где Антонов только налаживал производство.
С запада шли тревожные телеграммы о сбоях в снабжении, о приближении фронта, но, похоже, там не верили, что придется срываться с места.
За исключением Литвы. Там ситуация обострилась в первый же день войны. Только с последней машиной из Каунаса, где только налаживалось производство, успел выскочить Олег Константинович Антонов. Он вообще рассказывал ужасные слухи о том, что литовцы встречают немцев цветами, а над советскими специалистами творят самосуд.
Вернулись с 47-го завода из Ленинграда, который уже осаждали немцы, яковлевские работники Евгений Адлер и Александр Синицын. Немцы были у пригородов Ленинграда.
– Как прут немцы! – говорил, сокрушенно качая головой, Синицын. – А над полем боя только их самолеты. Наших совсем нет.
«Откуда быть нашим, – с тоской подумал Яковлев, но вслух этого не сказал, поскольку данные эти были совершенно секретными. – В первые дни войны на аэродромах и в неравных боях была уничтожена большая часть Военно-воздушных сил. Только за первый день – 1200, если верить сообщениям немецкого радио».
Красивую ворошиловскую доктрину «Воевать малой кровью и только на чужой территории», похоже, перехватили немцы.
В коридорах наркомата все чаще стало звучать слово «Эвакуация». В список первоочередной эвакуации заводов попали те, что были расположены в Ленинграде, Минске, Прибалтике, Запорожье. «Неужели и до Запорожья допустим?» – это не умещалось в голове Яковлева, да и не только его.
Похоже, так думал не только он, поскольку в самой Москве стали приниматься усиленные меры маскировки, которые, порой, принимали самые причудливые формы. Для маскировки Центрального аэродрома решили засыпать подъездные пути к нему отходами бесчисленных мелких котельных. Теперь по Ленинградскому шоссе машины шли в облаке золы из размолотого шлака, и лучшего ориентира для самолетов врага придумать было бы трудно. Несуразицу эту устранили быстро, а вот с маскировочной раскраской самолетов дело обстояло труднее. На одном из совещаний нарком Шахурин обратил внимание руководителей главков на то, что, судя по кинохронике, немецкие самолеты расписаны какими-то пятнами, делающими их малозаметными, а наша двухцветная раскраска – сверху зеленый цвет, снизу голубой – хороша, наверное, для парадов. Тут тотчас заговорили про ГОСТы, про номенклатуру красок, но Алексей Иванович только и сказал: «Сейчас война. У нее свои ГОСТы. Товарищ Яковлев, в недельный срок мне, пожалуйста, предложения».
По мере приближения фронта к Москве, в Ставке была проведена военно-стратегическая игра по отражению возможных налетов на Москву. От наркомата авиапромышленности были приглашены Шахурин и его заместители – Дементьев и Яковлев.
Военные деловито переставляли на макете Москвы кубики, обозначающие заводы, правительственные здания, зенитные батареи, базы аэростатов заграждения. Сталин молчал, хмурился.
– Не знаю. Может быть, так и надо… Людей не хватает, – пробормотал вождь, закрывая совещание.
И тут, как вспоминает Яковлев, «когда Сталин заговорил о людях. Дементьев шепнул мне:
