— Руки вверх! Не шелохнись! Шлёпну враз. Руки-руки вверх!
Ничего себе подарочек, команду «руки вверх» я выполнял разве что на физкультуре.
— Послушай, брати… — и не договорил…
— Руки, сука!
«Скотина, зачем так грубо?» — хотел было развернуться, но не тут-то было, он ткнул дуло пистолета мне в затылок и добавил:
— В момент разнесу! — голос его дрожал на пределе.
Я медленно поднимал руки — как пронзило: «Он выстрелит». Такой сильный мандраж, если не от решительности, то от страха запросто выстрелит… Если мгновенно с ударом развернуться, я, пожалуй, его свалю, и выстрел пройдёт мимо. Но ротный мужик тёртый, как бы он с переполоху не уложил меня сразу. И вообще, накрошим… А десять моих?.. Форшмак будет…»
А тот хрипит и командует:
— Дело говорю: кончай его. Сразу! — это ротному. — Ослеп? На нём всё немецкое, офицерское! Разведка… Сразу кончай его! Карта немецкая, компас, карандаш немецкий. Кончай его и концы в воду!
Я хотел возразить, но глотку перехватило — я что-то прохрипел.
— Молчать, фашистская гнида!
— Вон шапка со звездой… — неуверенно пробормотал ротный.
— Для таких разбиздяев, как ты, — он осторожно вынимал из кобуры мой пистолет.
— Во, «вальтер»! — взревел. — Немецкий!
— Политрук, да он сказал — из танковой разведки, — слабо сопротивлялся ротный. — Свои расположения мне показал…
— «Свои расположения, свои расположения»! Это ты ему свои расположения. Сообщил врагу! Знаешь, что за это?! Крышка! Кончай его. Концы в воду!.. Слышь?! У него фонарь немецкий…
В голове стучало: их несогласие мой единственный шанс…
— Политрук, — всё-таки проговорил я, — не муди. У тебя нелады с фонарём… — сильно ругаться, оскорблять тоже было не резон. — Фонарь американский, танковый от «валентайна» — это английский танк, канадского производства, — молол я, что придёт в голову. — Откуда у фрица фонарь «дженералэлектрик»? Ну, сам посуди. Я из десятого танкового, возвращаюсь с задания. Со мной… — тут я опять запнулся, этот политрук встрепенётся, скомандует, их полурота расстреляет моих переодетых гавриков, как кур, и вот тут действительно будет «концы в воду». А он потом ещё героическую реляцию накатает про свой подвиг.
— Немедленно меня… пусть… (что хочешь!), — выпутывался я. — Срочно связаться с вашим пом-по-разведке! — я почти командовал, хотя стоял с поднятыми руками. — Пусть сразу свяжутся с РО десятого корпуса! Тебе там скажут, почему я во всём немецком.
Политрук только пуще запсиховал:
— Не слушай, не слушай гада! Кончай его, а то навернёмся! Передача сведений врагу!.. Укатают! А так — концы в воду! Молчок!
«Или я сей же миг что-то выкину, или кранты…» — Вот тебе по самый корень! — я взъярился, чуть приопустил руки, ещё не зная, что делать дальше.
— Руки-руки! — заорал политрук. — Срежу!
Я верил каждому его выкрику: этот срежет.
Думаете, я сильно испугался, душа ушла в пятки?.. Нет… Подступила какая-то вата, остатки сил, вся энергия ушли в землю. Даже не совсем понимая, что делаю, я начал материться длинно, многоэтажно, скверно, без передыха: в задрипанную баню, вошебойку, в помпохоза, который так и не привёз запасного обмундирования, во все танковые войска, в грязь непролазную, в пехтуру, в сраное командование, которое суёт нас во все дыры и не умеет защитить, когда нас бьёт дурость…и враг! В политорганы, которые штампуют вот таких мудозвонов, в пятки и в задницу, во все корки снизу доверху!.. Сплошное совокупляющееся нагромождение не сочетаемых предметов, понятий и существ, устланное проклятиями… В последующие времена такую похабель осудили бы как абстрактную и формалистическую. Но в те секунды, когда я всё это изрыгал, она была самым конкретным, универсальным паролем, то бишь воплем: «Я свой!»
Потом спросил:
— Вот скажи, может хоть один немец, пусть академик, вот так вот? Без запинки по главным вопросам? Если ты такое слышал, то стреляй и не тяни осла за фуй.
Мне показалось, что политрук впал в ступор. Ротный ответил за него:
— Нет. Немец так не сможет.
— Всё равно его надо убирать, — уже тихо, очухиваясь, проговорил политрук. — А то нам хана… И концы в воду.
Вдруг ротного прорвало:
— Заладил! Вот свой и макай. Куда хочешь! Если приспичило, сам и кончай его.
У меня как валун с темени свалился. Но не полегчало.
— А если он из наших, советских — перебежчик?! — ловко вывернулся политрук.
— Тогда, — это уже я ввернул, — ты полный Муд с двумя приветами, — я рискнул и постучал по своей голове.
— Это почему? — удивился политрук.
— Потому. Гляди, — я осторожно опустил руки и полез за голенище, достал финку с чёрной рукояткой и, не вынимая из ножен, кинул её на землю. — Ты даже не обыскал меня. Я мог бы пропороть тебя раза два, не считая… — достал из второго голенища рожок своего ППС и небольшой бельгийский пистолетик, всё положил на землю рядом с финкой. — Конечно, обыскивать приговорённого опаснее, чем просто кокнуть его… Но я не ты — своих не убиваю! — мол, вот так, «знай наших».
Аргумент оказался убедительнее моего каскада ругательств, но и каскад сделал своё дело.
Оба молчали. Я не выпускал из поля зрения политрука, полагая, что он шалавый и на всё способен. Чуть скосил глаза на ротного и сразу понял: он убивать меня не хочет, его пистолет был направлен не на меня, а в сторону политрука. «Вот те раз!» Пора было и мне шелохнуться:
— Вот так, ребята: связываемся с пятидесятым — ваш пом-по-разведке…
— Если он тебя отпустит, будет расследование, — сказал полит уже мне. — И его прищучат.
— Если ты не настучишь — не прищучат, — сказал я. — Добираемся сразу до разведотдела нашего корпуса…
— Никакой связи у меня нет, — сокрушённо признался ротный. — Даже со штабом батальона…
— Вот-вот, открывай противнику… — загудел политрук.
Я хотел что-то произнести в поддержку ротного…
— Молчать! — снова заорал бдительный.
В этот момент я заметил в предполье, впереди окопов, кого-то из моих, он чуть приподнялся и нырнул обратно. Значит, они меня не бросили, наблюдают…
— Зря глотку дерёшь, — сказал я уже увереннее, а сам решил: ещё раз заорёт — врежу и пистолет отниму. Уже знал, как это сделаю.
— А ты чего предлагаешь? — как-то безнадёжно спросил ротный.
— План простой: со мной десять разведчиков, все в немецком и хорошо вооружены. Их стволы сейчас направлены на нас с тобой — если будет выстрел, они ответят шквальным прицельным огнём и гранатами. Таков уговор и таков наш закон! — я уже брал их на пушку. — И твоя полурота не управится с ними. А если управится, потери с обеих сторон будут большие. Я предлагаю: никому ничего. Молчок. Меня сразу отпускаем, и… «концы в воду». Точно так, как сказал политрук… — я, кажется, уже холуйствовал. Оба пехотинца мрачно и напряжённо молчали. — Значит, я поднимаю своих гавриков, сигналю вам фонарём, мол, уходим в том направлении, к своим, — показал, куда, чтобы не было сомнения. — Только чур, в спину не стрелять. А то… будет бой.
