Но доклад нужно было подготовить.
Граф Кочубей продиктовал дежурному: петербургскому генерал-губернатору графу Мллорадовичу непременно достать Оду на Вольность господина Пушкина.
Владимир в гриднице высокой
Запировал в семье своей.
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
Все было как обычно. Со двора донэслись ржание лошадей и окрики кучера, – значит, отец вернулся с утренних визитов… В раскрытое окно лился пахнущий весной воздух. Под кровлей дома возились и шуршали крыльями птицы. Светило солнце…
Все было как обычно, – лежа в постели, он писал. Но уже возникло ясное и четкое ощущение: нынешняя его петербургская жизнь окончена; его ждет что-то новое…
Он окончил громадную свою поэму и теперь упорно отделывал последние песни…
Рядом с ним на кровати лежали журналы: «Невский зритель» и «Сын отечества» …Руки его дрожали, когда, взяв журнал, он листал шершавые, толстые листы… Вот она, его поэма… В «Невском зрителе» мелким шрифтом напечатана справка:
«Руслан едет отыскивать свою молодую супругу, похищенную волшебником Черномором, находит пустынника, который открывает ему будущее и приглашает остаться ночевать в своей пещере».
И дальше шла почти вся первая песнь – вся сцена в пещере с отшельником, свыше двухсот стихов.
Руслан на мягкий мох ложится Пред умирающим огнем; Он ищет позабыться сном, Вздыхает, медленно вертится…
Он перечитывал строки, вслушивался в звуки.
Живу в моем уединенье С разочарованной душой; И в мире старцу утешенье Природа, мудрость и покой.
Стих звучал плавно, гармонично, легко… Вот она, поэма! Но как публика примет его творение? А в «Сыне отечества» напечатана была почти целиком третья песнь.
Свершив с Рогдаем бой жестокий,
Проехал он дремучий лес;
Пред ним открылся дол широкий
При блеске утренних небес.
Как он работал над стихом! В черновой его тетради было написано:
Сразив ужасного Рохдая,
Обезоруженный в борьбе,
Коня на север направляя,
Он верит сердцу и судьбе.
А рядом:
Рохдая грозный победитель…
А сбоку:
А снизу:
А друг над другом:
Он лесом едет…
Он шагом едет…
Он едет в сумрачной дубраве
Он мало думает о славе…
Княжна… Людмила… руки простирает…
Надежды смело простирает…
…мысли простирает…
К ней мысли простирает…
Влюбленной думой к ней летит.
А дальше:
Сразив… Рохдая
Проехал он дремучий лес
Пред ним пустыня озарилась
Сияньем утренних небес…
Больше трех лет работал он над поэмой! Но и сейчас неутомимо вносил поправки. Вошел Никита с одеждой.
– Вставать пора-с… К завтраку… Вспомнился недавний вечер – 26 марта 1820 года: он, превозмогая усталость, дописывал последние строки, чтобы назавтра, на субботе Жуковского, объявить: «Я победил!»
И Жуковский обнял его и, в присутствии многих гостей, подарил портрет с надписью: «Победителю ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму «Руслан и Людмила»…»
Слава! Эта поэма принесла ему славу…
Сам издатель «Сына отечества» Николай Иванович Греч приходил к нему домой. Кто в Петербурге не знал этого невысокого, жилистого человека с Владимирским крестом на шее, с задорным хохолком и язвительно тонкими губами… Греч славился как известный писатель, его путевые заметки почитались образцом изящной прозы, с критическими его статьями считались. И главное, он был либералист и считался покровителем и глашатаем молодого поколения… Теперь он брался напечатать «Руслана и Людмилу» отдельной книгой…
– Вставать пора-с… – повторил Никита.
Закончена поэма. И в творчестве, как и в жизни, пора начинать что-то новое…
Поэма будто отделилась от него. Она, готовая, лежала перед ним – и жила теперь своей, самостоятельной жизнью. А он, завершив тяжкий свой труд, ощутил грусть и одиночество.
…Да, закончен, закончен важный и тяжкий этап жизни… Весна тревожила… Нева уже очистилась ото льда, заполнилась парусными кораблями, финскими лайбами, грузовыми баржами, рыболовецкими баркасами, лодками с тентами и яликами. Возле «Биржи» на Стрелке Васильевского острова звучала речь на всех языках, суетились таможенные чиновники; заморские товары, экзотические фрукты сваливались грудами, а от складов смолы, пеньки и сала возчики гнали запряженных в телеги лошадей по каменным спускам к пристани…
И пахло морем, тиной, дальними странами… Неужто и впрямь ждет его дорога… Прочь, прочь из Петербурга!
– …Недовольны-с, – услышал он голос Никиты. Дядька говорил об его отце, Сергее Львовиче.
Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Бурные и непредвиденные события разыгрались в конце апреля 1820 года… Как будто тяжелая туча, исподволь набиравшая сил, вдруг разразилась громом и молнией. Александр Пушкин, молодой поэт, переводчик Коллегии иностранных дел, только что заслуживший милостивый отзыв государя, теперь вызвал гнев… Друзьям поэта, только что думавшим, как защитить его от злостной клеветы теперь приходилось спасать саму его жизнь…
В один из апрельских дней в номере Демутовой гостиницы командир гвардейского корпуса генерал адъютант Илларион Васильевич Васильчиков говорил Чаадаеву:
– Я рад первым сообщить вам, дорогой Чаадаев… Лично слышал от государя… Первое же вакантное место флигель-адъютанта его величество предназначает именно вам… – Стоячий воротник мундира подчеркивал выправку генерала, канитель пышных погонов с царскими вензелями колыхалась на его плечах. – Эдак вы нас всех обгоните кой-час!.. – Это к о й – ч а с было любимым выражением генерала. И он пытливо вглядывался в лицо молодого своего адъютанта, испытывая даже смущение оттого, что на лице Чаадаева не появляется то выражение восторга, которое он ожидал. – Это честь, это удача! – вместо Чаадаева выразил восторг сам генерал. А Чаадаев вежливо произнес:
– Искренне польщен… Благодарен.
Его лицо оставалось бесстрастным. Бог мой, он мысленным взором поднялся над суетой, которая волновала всех прочих, – наградами, почестями, удачами, – и это настолько невероятным показалось служаке и царедворцу Васильчикову, что тот испытал, и не первый раз, почти мистическое почтение к молодому своему адъютанту.
