Что же касается Мария, то его бегство может послужить отличным сюжетом для приключенческого романа или сказок «Тысячи и одной ночи».[828] Он добрался до своего имения Солония, а оттуда в Остию. Там он сел на корабль, приготовленный одним из его друзей, Нумерием, и вместе с пасынком Гранием вышел в море. Однако на море началось очень сильное волнение, и Мария стала мучить морская болезнь. Он сошел со спутниками на берег около Цирцей и проблуждал с ними до ночи в поисках пищи. По дороге Марий ободрял товарищей, говоря, что верит в свою судьбу — в молодости, живя в деревне, он подхватил полой плаща падающее орлиное гнездо с семью птенцами, а это, как предсказали гадатели, сулило ему семикратное обладание высшей властью. Другими словами, его ждет еще и седьмое консульство, а стало быть, все закончится хорошо.[829] На следующий день ему сообщили, что сюда скачут всадники, разыскивающие его. Беглецы поспешили к морю и увидели там два грузовых судна. Граний сумел доплыть до одного из них и отправился на остров Энарию. Удалось добраться до другого корабля и его отчиму, хотя двум рабам стоило немалых трудов удержать на поверхности воды грузного Мария.
Как раз в этот момент появились преследовавшие его всадники. Они потребовали, чтобы судовладельцы либо пристали к берегу, либо бросили беглеца в воду. После некоторых колебаний хозяева корабля ответили, что не выдадут Мария, молившего их о защите, и поплыли дальше. Однако вскоре они стали на якорь у болотистого устья реки Лирис и предложили изгнаннику выйти на сушу, чтобы поесть и отдохнуть, а они подождут, пока подует попутный ветер. Несмотря на опасность погони, он сошел на землю, очевидно, и впрямь нуждаясь в отдыхе и еде.[830] Матросы же вскоре подняли якорь и уплыли в море, «полагая, — как пишет Плутарх, — что выдать Мария бесчестно, а спасать его опасно» (Марий. 37.8).
Оставленный всеми беглец добрался по бездорожью[831] до хижины старого рыбака и стал просить, чтобы тот спрятал его, обещая потом щедро наградить. Рыбак сжалился над ним и отвел его в тесную пещеру недалеко от реки, для маскировки набросал сверху тростника, веток и травы и там оставил Мария. Однако вскоре появились преследователи, посланные Геминием из Таррацины, лютым врагом полководца. Они стали кричать на рыбака, требуя, чтобы тот рассказал им, где он прячет «врага римского народа». Марий разделся и спрятался в болотной жиже — очевидно, боясь, что его прежнее убежище вотвот станет известно врагам. Однако брошенная одежда, видимо, и выдала местонахождение беглеца[832] — вскоре его вытащили из болота и повели в Минтурны. Здесь пленника разместили в доме некоей Фаннии, по делу которой он вынес в 100 году позорящий ее приговор.[833] Однако женщина не питала к Марию ненависти и приняла его радушно.[834] Он же, если верить Плутарху, заявил ей, что верит в свою удачу, ибо перед самым домом Фаннии навстречу ему выбежал осел, который, «весело и лукаво взглянув на Мария, сперва остановился против него, потом пронзительно закричал и запрыгал от радости». А поскольку он сразу же бросился к источнику, чтобы напиться, и не притронулся к корму, то Марий сделал вывод, что спасение ему придет с моря, а не с суши (Марий. 38. 7–9; см. также: Валерий Максим. I. 5. 5; Граний Лициниан. 1516F). Остается лишь удивляться проницательности полководца, столь хорошо разбиравшегося в настроениях ослов, однако в его судьбе было столько необычного, что в народе верили самым невероятным предзнаменованиям, связанным с его именем.[835]
Появление Мария в Минтурнах поставило местных магистратов — дуумвиров — и членов городского совета в сложное положение. Наиболее почтенные горожане были тесно связаны с заклятыми врагами Мария — Метеллами, — но среди простых людей Марий пользовался чрезвычайной популярностью; законность приказа о его убийстве, учитывая условия, в которых сенат издал его, могла вызывать сомнения.[836] Поэтому никто не решался взять на себя неприятную роль палача. Дальнейшее выглядит сюжетом, достойным романтической баллады: лишить Мария жизни согласился какойто галл или кимвр.[837] Однако, когда варвар вошел в дом, где находился победитель при Верцеллах, ему показалось, будто в темноте глаза полководца горят ярким огнем, а его голос из тьмы грозно вопрошает: «Неужели ты дерзнешь убить Гая Мария?» Варвар бросился бежать, бросив меч, и закричал: «Я не могу убить Гая Мария!» После этого жители и старейшины Минтурн, то ли увидев в происшедшем знамение, то ли устыдившись и вспомнив, что хотят лишить жизни человека, спасшего Италию, раскаялись в первоначальном своем намерении и решили помочь ему (Плутарх. Марий. 39. 1–4; Annum. ГВ. I. 61; Ливии. Эпитома 77; Валерий Максим. П. 10. 6; Беллей Патеркул. П. 19. 3–4).
Затем «все должностные лица вместе вошли к Марию и, окружив его, отвели к морю… Дорогу к морю преграждала посвященная Марике роща, которую там чтили как святыню и заботились, чтобы ничто внесенное в нее не выносилось обратно. Чтобы обойти ее кругом, нужно было потратить много времени, и тогда один из старейших провожатых вскричал, что ни одна дорога не заповедна, если по ней идет к спасению Марий, первым взял на плечи часть поклажи, которую несли на корабль, и прошел через рощу. Добрая воля спутников помогла быстро собрать все необходимое, некий Белей предоставил Марию судно, а потом, изобразив все эти события на картине, посвятил ее в храм[838]» (Плутарх. Марий. 39–40).
Более кратко, но с не меньшим пафосом описал эти события Цицерон: «Разве жители Минтурн, которые спасли Мария от меча гражданской войны и нечестивых рук, дали кров и отдых ему, измученному голодом, усталостью и бурями, снарядили в дорогу, предоставили корабль и его, когда он покидал землю, которую спас, провожали с молитвами, напутствиями и слезами, не снискали этим навек добрую славу?»* (За Планция. 26).[839]
Как видим, Цицерон ничего не сказал ни об осле, ни о варварепалаче.[840] Вытекает ли отсюда, что все эти детали не заслуживают доверия? Что касается осла, то это явно фольклорная подробность,[841] а вот поведение германца (или галла) представляется вполне объяснимым. Он был общественным рабом и, очевидно, выполнял грязную работу городского палача. Вряд ли речь шла о том, что он вызвался убивать Мария добровольно — ему просто велели выполнить его обязанности. С учетом этой поправки все встает на свои места: варвар вошел в помещение, где должен был казнить пленника, но тот надменно спросил его: неужели он посмеет убить самого Мария? Узнав, с кем имеет дело, палач, естественно, оробел — он не мог не знать, что у простых горожан полководец пользуется популярностью. А если они отомстят? А если объявятся родственники? О кровной мести варвар, особенно если он был германцем, наверняка знал не понаслышке. Не приходится удивляться, что он отказался убивать Мария. Магистраты же, повидимому, объявили это божественным знамением и, ссылаясь на волю небожителей, отпустили победителя Югурты и кимвров.[842]
